Но вот собрали, уложили, прикрыли тела чем нашли – вотолами, шкурами, даже мешками. Парни стояли, разведя в стороны воняющие руки, и ошалело глядели друг на друга.

– Портище теперь сжечь только, – прохрипел Мезенец.

Выпачканные запекшейся кровью и разной гадостью из разрубленных внутренностей трупов, сорочки и порты больше никуда не годились. Пятен этих никакой золой не вывести, а тени ужаса смертного – и подавно.

– Как же мы их всех… на крады класть будем? – спросил Комель, братанич Мезенца, в изумлении разглядывая длинные ряды вытянутых на траве тел. – Дров не напасешься…

– Не сами же мы! – Коняй сбросил наземь испачканную рукавицу и дрожащей рукой вытер лоб. – Люди-то не наши. Надо в Искоростень к князю посылать. И княгиню везти. Пусть свои за ними приезжают.

Лошадей, на которых прибыли старейшины, русы угнали с собой, и оказалось, что ехать можно только на тех трех, что имелись у Гвездобора. Туда, к загородке, где ночевал малинский скот, русы не сунулись. А ведь могли бы и избы подпалить, с запоздалым страхом думал Берест. Дождя давно не было, из-за чего озимые не сеяны, кровли сухие…

– Ты и поезжай, – велел ему отец. – Верхом же умеешь, не зря учился.

– Да куда мне… – Берест опешил, – отроку да к самому князю…

– Мне здесь надо быть. Женки нипочем не хотят при мертвецах без мужиков оставаться.

И так уже две старые бабки сновали вокруг луговины: одна держала совок с горящими углями и пахучими травами, а другая щедро сыпала маковое семя – это средство мешает мертвецам вставать.

После первой растерянности Берест даже обрадовался: убраться бы подальше от этого мертвого воинства. Маренина рать за этот жуткий день ему опостылела так, что хоть падай. Стоило закрыть глаза – и перед глазами вставали эти лица, эти руки, кровь на полотне… Вонь так прочно впуталась в волосы и забилась в нос, что и спешная баня не помогла.

– Как я спать-то буду? – буркнул он сестре, Мотылице, вытирая мокрую голову.

– Я весь год теперь не буду спать! – отчеканила та, тараща глаза, и выразительно застучала зубами.

Мотылице было пятнадцать – в самой поре девка. На той же Мокошиной неделе ее сговорили вести замуж – в Доброгощу, за Зеленцова сына Радко. Но при мысли о свадьбе Берест содрогнулся. Князь Маломир тоже про свадьбу думал… с Ольгой киевской… а теперь лежит с глубокой смертельной раной в груди. Он умер мгновенно, как сказал дядька Мезенец, даже, наверное, не понял, что умирает. Удар был нанесен очень опытной твердой рукой. От подола его сорочки оказался отрезан лоскут – видать, убийца оружие вытирал.

Назавтра отправились втроем: стрый Стеблина, отцов младший брат, Берест и княгиня. Та, к удивлению малинцев, оказалась даже не ранена. Вся ее одежда была испачкана лишь чужой кровью. Мать дала ей во что переодеться, и теперь та ехала в простом повое, в материной нарядной плахте и белой свитке, что осталась от помершей снохи. Предслава по-прежнему была бледна и молчала, иногда прикусывала губы. Только иногда начинала дрожать, но не подавала голоса. Судя по глазам, была не совсем в себе, и Берест старался не смотреть ей в лицо, но был рад, что она хотя бы молчит. Лучше не спрашивать и не знать, что с ней там сотворили и почему она, жена Володислава, осталась жива единственной из полусотни.