- Да потому что он хочет оставить у себя твоих козаков, а если те прознают об убийстве, то непременно взбунтуются и уйдут.

    - Ну допустим. А почему ты решила меня предупредить?

    Большие темные глаза окинули его томным взглядом.

    - В гареме я погибаю от скуки. Там сотни женщин, и у царя до сих пор не нашлось для меня времени. С самого первого дня, едва увидев тебя сквозь решетку, я восхищаюсь тобой. Я хочу, чтобы ты взял меня с собой, - нет ничего хуже бесконечной, однообразной жизни сераля с его вечными интригами и сплетнями. Я дочь Куджала, правителя Гвадира. Мужчины нашего племени рыбаки и мореходы. Наш народ живет далеко к югу отсюда на Жемчужных островах. На родине у меня был свой корабль. Я водила его сквозь ураганы и ликовала, поборов стихии, а здешняя праздная жизнь в золотой клетке сводит меня с ума.

    - Как ты очутилась на свободе?

    - Обычное дело: веревка и неохраняемое окно с выставленной решеткой. Но это не важно. Ты... ты возьмешь меня с собой?

    - Скажи ей - пусть возвращается в сераль, - тихо посоветовал Тубал на смеси запорожского и гирканского с примесью еще полудюжины языков. - А еще лучше - полоснуть ей по горлу и закопать в саду. Так царь нас, может, и не станет преследовать, но ни за что не отступится, если прихватим трофей из его гарема. Как только до него дойдет, что ты удрал с наложницей, он перевернет в Иранистане каждый камень и не успокоится, пока тебя не отыщет.

    Как видно, девушка не знала этого наречия, но зловещий, угрожающий тон не оставлял сомнений. Она задрожала.

    Конан оскалил зубы в волчьей усмешке.

    - Как раз наоборот, - сказал он. - У меня аж кишки разболелись от мысли, что придется удирать из страны, поджав хвост. Но с таким заманчивым трофеем - это все меняет дело! И раз уж бегства не избежать... - Он повернулся к Нанайе: - Надеюсь, ты понимаешь, что ехать придется быстро, не по мощеной улице и не в том благопристойном обществе, которое тебя окружало.

    - Понимаю.

    - А кроме того... - он сузил глаза, - я буду требовать беспрекословного повиновения.

    - Конечно.

    - Хорошо. Тубал, поднимай наших псов. Выступаем сразу, как соберем вещи и оседлаем лошадей.

    Неясно бормоча что-то насчет недоброго предчувствия, шемит направился во внутреннюю комнату. Там он потряс за плечо человека, спавшего на груде ковров.

    - Просыпайся, воровское семя! - ворчал он. - Мы едем на север.

    Гаттус, гибкий темнокожий заморанец, с трудом разлепил веки и, широко зевая, сел.

    - Куда опять?

    - В Кушаф, что в Ильбарских горах, где мы провели зиму и где - волки Балаша наверняка перережут нам глотки!

    Гаттус, ухмыляясь, поднялся:

    - Ты не питаешь нежных чувств к кушафи, зато Конан с ними прекрасно ладит.

    Тубал сдвинул брови и, ничего не ответив, с гордо поднятой головой вышел через дверь, ведущую в пристройку. Скоро оттуда послышались проклятия и пофыркивание разбуженных людей.

    Минуло два часа. Внезапно неясные фигуры, наблюдавшие за постоялым двором снаружи, подались глубже в тень, ворота распахнулись и три сотни Вольных Братьев верхами, по двое в ряд выехали на улицу - каждый вел в поводу вьючного мула и запасную лошадь. Люди всевозможных племен, они были остатками той разгульной вольницы, что промышляла разбоем среди степей у моря Вилайет. После того как царь Турана Ездигерд, собрав мощный кулак, в тяжелой битве, длившейся от восхода до заката, одолел сообщество изгоев, они во главе с Конаном ушли на юг. В лохмотьях, умирающие с голоду, воины сумели добраться до Аншана.