— Да так, ничего, — пробормотал Мэт. — Просто сам с собой разговариваю. — Зрители начали расходиться. — Думаю, продолжать не стоит — уже темнеет.

Корман наступил на деревяшку, выдернул нож Мэта и принес его хозяину.

— Может, в другой раз, Мэтрим Коутон. Как-нибудь в другой день. — Обычно так айильцы говорили «никогда», если не хотели сказать об этом впрямую.

Мэт кивнул и вложил кинжал в ножны, пришитые к изнанке рукава. Так же случилось, когда он выкинул шесть шестерок двадцать три раза подряд. Ему не за что винить айильцев. Да и разобраться как следует нужно не только со своим везением, есть и другое. Глядя на Кормана и Дженрика, уходящих вместе с остальными, Мэт с легкой завистью отметил, что ни тот ни другой ничуть не пошатывались.

Запустив пальцы в волосы, Мэт тяжело уселся на парапет. Воспоминания, некогда беспорядочно набившиеся в голову, будто изюминки в кексе, теперь перемешались с его собственными. Одна часть его «я» знала, что родился он в Двуречье двадцать лет назад, но он также хорошо помнил, как возглавлял при Майганде фланговую атаку, опрокинувшую троллоков, и как танцевал при дворе Тармандевина, и сотню, тысячу иных событий. В большинстве своем — битвы. Он помнил, как умирал, причем куда большее число раз, чем ему хотелось помнить. И не было швов между обрывками разных жизней — если не сосредоточиться, Мэт не мог сразу отделить свои личные воспоминания от новоприобретенных.

Протянув руку назад, Мэт нахлобучил свою широкополую шляпу и положил поперек колен необычное копье. Вместо обыкновенного наконечника, это копье завершало что-то вроде мечевидного клинка фута в два длиной, клейменого двумя воронами. Лан говорил, будто клинок этот изготовили с помощью Единой Силы еще во времена Войны Силы, Войны Тени; Страж утверждал, что его совсем не нужно точить и что он никогда не сломается. Сам Мэт думал, что не поверил бы такому, да вот пришлось. Пусть и минуло три тысячи лет, а клинок все такой же, однако Мэт мало доверял Силе. Вдоль черного древка, инкрустированная каким-то металлом темнее дерева, шла вязь надписи, обрамленная на концах опять-таки воронами. Надпись была на Древнем Языке, но Мэт, разумеется, теперь мог ее прочитать.

Таков исконный договор, и он провозглашает:

Мысль — это времени стрела, и память не истает.

Цена уплачена. Свое просивший получает.

Один из концов широкой улицы, где-то в полумиле от фонтана, упирался в площадь, которую во многих городах назвали бы главной. Айильские торговцы отправились на ночлег, но их павильоны по-прежнему стояли там. Эти палатки были сшиты из серо-коричневой шерсти, обычной для айильских палаток. В Руидин со всех концов Пустыни явились сотни торговцев — на самую большую ярмарку, которую когда-либо видели Айил, и с каждым днем айильцев прибывало все больше. Торговцы из разных кланов и стали одними из первых, кто по-настоящему начал обживать этот город.

В другую сторону — на огромную площадь в центре города — Мэту вовсе не хотелось смотреть. Отсюда можно было различить горбы Кадировых фургонов, ожидающих завтрашней погрузки. Сегодня днем на один взгромоздили нечто вроде скособоченной дверной рамы из краснокамня. Морейн особенно тщательно проследила, чтобы ее крепко-накрепко привязали — и именно так, как она требовала.

Мэт не знал, что ей известно об этом предмете, — и спрашивать не собирался. Лучше бы Айз Седай совсем забыла о существовании Мэта, хотя на это мало надежды. Но сколько бы ей ни было известно, Мэт чувствовал уверенность, что сам знает больше. Он шагнул туда — глупец, взыскующий ответов. А что получил взамен? Чужие воспоминания, набившиеся ему в голову. И еще смерть. Мэт затянул потуже косынку на шее. И еще две вещи. Серебряный медальон в виде лисьей головы, который он носил под рубахой, и оружие, лежащее у него на коленях.