– А ты зачем к морю шел?

– Хотел корабль встретить. Рассказывали многое, по пустыне походишь, послушаешь – и не такие небылицы услышишь. Мол, приплывают корабли из паучьего города, люди оттуда выносят на руках смертоносцев, прислуживают им… Не знаю, такого не видел, хотя потом мне многие говорили, что паучьи корабли так и частят через море от Дельты к городу Смертоносца-Повелителя. Зато довелось столкнуться с лесорубами жуков-бомбардиров…

– С кем?

– Ты про жуков-бомбардиров слышал что-нибудь?

– Ну да, рассказывали… Их, вроде, немного совсем осталось. Зато людям, что у них служат, лучше живется, чем паучьим рабам, да? И еще, говорили, что они колдовством каким-то огненным владеют…

Крегг встал, подошел к стоявшему у дальней стены коробу. Повозился немного, ругаясь, потом вернулся на место, бросил на колени Редару какой-то предмет. Больше всего это было похоже на опаленный скол глиняной плошки. Будто бы кто-то передержал готовую глинянку в огне, и она лопнула от жара. А осколки на углях так и забыли, и они покрылись жирной черной копотью. По крайней мере, так решил Редар. А уж про глину он знал немало. Сколько раз сам со слезами собирал такие же черепки от плошки, любовно вылепленной в подарок маме или братьям.

Отец научил Редара лепить из вязкой глины посуду, когда ему было десять дождей – сначала получались, конечно, кривобокие уродцы; потом он более или менее разобрался в хитростях этого ремесла. Через пару лун пустынник уже неплохо мог сделать верный состав из воды, глины, песка, очажной золы – все в строго отмеренном количестве. Тогда посудина получается удобной, крепкой на вид, особенно если выставить сушиться на солнце. Одна беда: хрупкая очень, уронишь – разобьется неминуемо. А вот у отца плошки были загляденье, свою старую посудину Редар уж раз пять случайно смахивал локтем на пол – и ничего, держалась. Тогда-то отец и показал еще одну хитрость гончарного ремесла – обжиг. Готовую высушенную глинянку совали в огонь и – только не зевай! – быстро выхватывали обратно. Посуда выходила звонкой и по-настоящему крепкой. Правда, уследить не всегда удавалось.

Крегг наблюдал, как Редар вертит осколок в руках.

– Это кусок их огненного колдовства. Называется «порох». И ничего волшебного в нем нет. Я сам видел, как его готовят. Мешают какой-то желтый порошок с сушеным пометом…

– В самом деле? С пометом?!

– Ну, точный состав мне вызнать не удалось: как я ни старался, они здорово хранят эту тайну. Но я много раз помогал соскребать какую-то белую слизь со стен отхожих ям. Запах был, я тебе скажу! Не все выдерживали, многие даже падали без чувств. Ладно, ладно! Не смотри так. Все по порядку расскажу. Кроме этой слизи, которую, кстати, потом надо высушить и истолочь, и желтого порошка, в порох добавляют золу. Но обычная, из нашего вон очага, – Крегг кивнул на чуть курящийся очаг с россыпью тлеющих красных огоньков (дожди пролились уже, ночью стало холодно, хоть и пустыня), – не подойдет. Жечь надо сердцевину дерева, да и то не любого. Вот за ним-то и приходят на Дельту корабли. Мне повезло: я столкнулся с ними, а не с охотничьей партией смертоносцев. Напросился помогать и целых четыре дождя жил у бомбардиров, пытался выведать секрет пороха.

– Чтобы уничтожить смертоносцев, да? Крегг помолчал, собираясь с мыслями:

– Как бы тебе сказать? Ну, да. Наверное… Я тогда молод был, чуть ли не в каждом неизвестном ремесле паучью погибель выискивал. Как порох действует, я впервые там же, на Дельте, и увидел. Деревьев мы нарубили преогромную кучу, руками не перетаскаешь. Решили плот соорудить. Знаешь, что такое плот? Нет? Вот и я не знал. Откуда нам, пустынникам, ведать всякие водные хитрости. После дождей играл когда-нибудь в шипы?

– Конечно.