— Согласны! Согласны! И спрашивать нечего, конечно согласны! — раздалось со всех концов класса.

— У меня нет карманных денег, — печально отозвался Живчик, — посылать письмо — просить у мамы — долго! Вот! Продайте это, пожалуйста, а выручку в общую сумму!

И чуть-чуть краснея, Сушкова сняла с пальца изящное бирюзовое колечко и положила на кафедру перед Линской.

— А вот от меня!

— И от меня!

Руки лезли в карманы, раскрывали кошельки, выкладывали содержимое в них на стол кафедры перед Марусей.

Мои три золотые попали туда же. Когда сбор в пользу Слепушиного «сюрприза» подходил к концу, вошла Юлия Владимировна и коротко сообщила:

— Господа, вы можете расходиться по домам. Сегодня уроков не будет больше. Вследствие предстоящей одной из ваших подруг операции в гимназии должна быть соблюдаема полная, абсолютная тишина.

Нечего и говорить, что «экстерки» разошлись на этот раз без обычных возгласов и шума. Нас повели в залу, как в самый отдаленный пункт от квартиры начальницы, превращенной в хирургическую палату и в лазарет. Там уже ждали пришедшие получасом раньше малютки.

— Ира-Огонек, Ира-Огонек! — бросились они ко мне, — правда, что нашей Раечке будут сейчас глаза резать?

— Ах, какой вздор говорите вы, глупые мышки! — деланным смехом расхохоталась я. — Или вы не знаете, что ваша Раечка преспокойно отдыхает в спальне Марьи Александровны?

И я чмокнула по очереди обе эти взволнованные рожицы, с испугом поднятые на меня!

— Глупенькие мартышки! Вам нечего бояться, Раечка ваша вернется к вам!

— Ира-Огонек, вы говорите правду?

— Как то, что меня зовут Огонек, который может сгореть дотла, если вы не успокоитесь сию же минуту. Смотрите-ка сюда. Видели вы когда-нибудь молящуюся монашку?

— Ах, покажите, покажите нам ее!

Разумеется, я не могла им отказать. Особенно очаровательной Казе. У этой малютки, положительно, есть какая-то притягательная сила в ее крошечном существе. По крайней мере тогда, когда она поднимает свои огромные, черные, как сливы, бархатные глаза, чего ей только не наобещаешь!

И я занялась очень добросовестно моими девочками. Я показывала им на тени посредством сложенных пальцев молящуюся монахиню, зайца, петуха и прочее. Потом дала им по кусочку бумаги и карандашу, прося их написать какое-нибудь слово и уверяя, что напишу то же самое.

Девочки не верили, спорили, горячились.

— Это невозможно, это невозможно, Ира-Огонек. Вы морочите нас! — смеялись они, но все-таки написали каждая по одному слову.

— А теперь читайте! — скомандовала я.

— Ха, ха, ха! И что же?

— У меня то же самое.

— Нет! Нет! Мы с Адочкой написали: «Раиса»!

— То же самое написала и я! — и, торжествуя заранее, протянула листок.

На четвертушке почтовой бумаги было написано действительно три слова: «то же самое». Они хохотали до слез и прыгали вокруг меня, как маленькие козлята. Мое сердце прыгало тоже. Но далеко не радостными прыжками на этот раз. Я знала, что роковая минута приближалась. Операция назначена на 11. Часовая стрелка подходит к ужасной цифре.