Вдруг, о ужас!

Передо мной, как из-под земли, выросла Усачка, окруженная тремя молодыми людьми: одним юнкером и двумя кадетами. И все трое были на одно лицо, вот что потешно! Все трое толстые, красивые, упитанные на славу. Глаза Катишь сияли от удовольствия, когда она громко, чуть не на всю залу, проговорила:

— Вот мои братья, Ирина! Старший Жорж, средний Макс и младший Никс. Потом повернулась к этой достопримечательной тройке и строго настрого приказала: Мальчики! Вы будете не жалея ног танцевать весь вечер с одною m-lle Ириной только или… или я вам больше не сестра!

Должно быть, «тройка» питает исключительное уважение к сестре (что встречается, насколько мне известно, довольно редко у подрастающих юношей — братьев), потому что, к ужасу моему, я не присела за этот вечер. Ах, как я устала! Я готова была провалиться сквозь паркет или просить пощады. Но они все меня кружили, кружили… без передышки. Так кружит ветер крылья мельницы или белка свое колесо.

Уф! К тому же мое белое платье, из которого я успела вырасти с осени, было тесно и жало подмышкой, а ботинки? Миллион терзаний! И к чему было покупать такие ботинки, которые были на два номера меньше моей собственной ноги?!

Пока я танцевала, это не было так больно, но когда во время кадрили мой кавалер посадил меня на стул, я почувствовала адскую муку. Решительно не могла понять, который из них Никс, Макс или Жорж… Такая глупая у меня память на лица!

— Катишь права, m-lle, находя вас похожей на Марию Антуанетту Действительно, есть что-то трагическое в вашем лице, — услышала я любезное обращение моего кавалера.

Трагическое! А? Мария Антуанетта?

Хорошо ему это говорить… Если бы он только знал! Завтра у меня будет столько же мозолей, сколько пальцев на ногах. Но надо было что-нибудь ответить этому упитанному поросенку и, собравшись с духом, я начинаю:

— Не правда ли, как красивы эти огоньки! — и указываю на залитую свечами елку.

— Я знаю один Огонек, который во сто раз красивее! — говорит мой толстяк и улыбается во весь рот, крупный, как у волка.

— Как, и вы тоже знакомы с моим прозвищем? Благодарю вас, monsieur Жорж!

— Увы! Я не Жорж, а Макс! — вздыхает он так тяжело, точно у него тоже, как и у меня, слишком узкая обувь.

Ах, если б он замолчал! Решительно не знаешь что отвечать даже, когда так нестерпимо ноют сапоги, то есть ноги, хотела я написать.

И опять это кружение, снова. Терпеть не могу танцев. Счастливица Принцесса, как она легко и грациозно держится на балу… И какая красавица! Этот золотой венчик из кос, как прелестно он идет к ее тонкому личику, а ее белое платье сидит, точно вылитое на ней!

Как должна быть горда Принцесса: танцует с физиком Николаем Николаевичем Фирсовым, который пользуется здесь, в гимназии, репутацией самого интересного человека. Но она ничуть не важничает, Марина, напротив, иногда ее глаза испуганно смотрят в мои.

— Что вы, Принцесса? — тихонько осведомляюсь я, когда мы, дамы, делаем «chaine» последней фигуре.

— Ах, это такая пытка, Огонек, танцевать с учителем! Такая пытка! — говорит она печальным голосом. — Того и гляди он начнет спрашивать о беспроволочном телеграфе или про динамомашину из прошлогоднего курса, а я ничего не помню, ни-ни! И потом я посадила себе пятно на буффе, когда ела апельсин, что, незаметно?

— Нет! Нет!

— Незаметно оттого только, что я держу руку все время так, чтобы прикрыть пятно. Огромное пятно, величиною с целый рубль, — убитым тоном заключает она.

Я успокоила ее как могла и пошла к моему кавалеру. И мы опять запрыгали и закружились с убийственной быстротой.

Бал кончился в три часа ночи.