– Кажется, я понимаю вас… – пересчитав деньги, сказал Фаберже. – Я бы рекомендовал вам пряжку-аграф, – показал он на золотое изделие, украшенное мелкими бриллиантами. – Еще платиновую брошь с изумрудами или серьги с бриллиантами и сапфирами. Во все времена они пользовались неизменным спросом. Полагаю, что потребность в них не исчезнет и через сто лет.

Какое-то время покупатель зачарованно взирал на искрящиеся камни, а потом заговорил:

– Хорошо, беру! Сто лет мне не надобно, это будет чересчур… Вот если бы лет сорок, – мечтательно протянул он и быстро принялся укладывать изделия на дно портфеля.

– Постойте! А коробочки? – запротестовал Фаберже.

– До них ли теперь, Карл Густавович? – отмахнулся покупатель. – Деньги хочу сохранить, завтра они ничего не будут стоить! Как вы думаете, если положить их в карман, можно будет пронести через границу?

– Это как вам повезет, батенька, – развел руками ювелир. – На границе нынче очень строго досматривают. Могут отобрать! Хотя одна моя знакомая в бандаже провезла все свои драгоценности. Право! Не будут же они хватать даму за живот!

Покупатель ушел удрученный, очень хотелось верить, что ему повезет.

Уже перед самым закрытием в магазин завернули два унтера в запыленных шинелях. Одному было крепко за тридцать. Худой и выглядевший черным из-за густой щетины, выступавшей на его скуластом лице. Другому было лет двадцать пять. Озороватого вида, дерзко взиравший по сторонам, с гладко выбритой физиономией. Осмотрев витрины с золотыми и серебряными изделиями, они остановились перед посудой. Некоторое время солдаты молчаливо рассматривали изделия, вглядывались в цены, затем тот, кто постарше, произнес:

– Гражданин, покажите вот эти два прибора, – и указал на серебряные кубки.

– Вижу, что после Брестского мира на фронте стали пить за победу из кубков, – не удержавшись, съязвил Фаберже, протягивая приборы.

– То, что немцы не в Петрограде, уже хорошо, – буркнул молодой. – А ведь могло бы…

Отсчитав требуемую сумму, они удалились.

Клиентура поменялась. Собственно, как и время. К этому следовало как-то привыкать или хотя бы смириться, но все его существо, каждая клеточка организма протестовала против такого общения как могла.

Карл Фаберже подошел к окну, завешанному тяжелыми гобеленовыми портьерами, и посмотрел на витрины противоположного дома, над которыми еще несколько дней назад висела вывеска «ОВЧИННИКОВ И СЫНОВЬЯ». Возглавлял эту компанию его старинный товарищ и коллега Петр Борисович Овчинников. Теперь на двери магазина висел огромный замок, а стекла были небрежно занавешаны каким-то тряпьем. Почти полсотни лет две самые известные ювелирные компании России шли рука об руку, конкурируя. Даже место для своих офисов выбрали рядом, на Большой Морской, чтобы следить за успехами друг друга. В таком беспрестанном соперничестве рождались новые идеи, тоньше и красочнее становился рисунок, изящнее эскиз. Выполненная работа поднималась на такую небывалую высоту, что у всякого, кто видел работу мастеров, невольно кружилась голова.

Теперь ювелирная компания «ОВЧИННИКОВ И СЫНОВЬЯ» закрылась. Петр Борисович сдался, Карл Фаберже остался один, быть может, во всем белом свете и оттого совершенно не чувствовал радости. Одному всегда тяжело.

В кабинет негромко постучали.

– Входите, прошу, – произнес Карл Густавович. Голос на последнем слоге как-то подсел, скатившись в противную хрипотцу.

Вошел Евгений, старший из его четверых сыновей. Он никогда не входил без стука в отцовский кабинет, так уж было заведено. Кроме таланта ювелира, он был еще отличный портретист и в последние годы вместе с отцом руководил делами фирмы.