– Папа, в последнюю неделю у нас практически не было никакой продажи.

– Я знаю, – устало проговорил Фаберже. – Но что поделаешь… Время сейчас такое.

– Вчера закрылись еще два ювелирных магазина: Борисяка и Ушакова.

– Мне и это известно, – хмуро обронил Карл Густавович, еще не понимая, куда клонит старший сын.

– После Февральской революции наши дела пошли из рук вон плохо! Все наши клиенты или съехали от всех этих потрясений в Крым, или перебрались за границу. А потом, кого будут интересовать алмазные диадемы, изумрудные ожерелья, золотая и серебряная посуда, когда вокруг царит одна разруха! Я тут встретил Самуила Амвросимовича…

– Он здоров?

– Не совсем… Три дня назад его ювелирную лавку ограбили какие-то бандиты. Он попытался воспротивиться, так один из грабителей ударил ему в лицо рукоятью пистолета и сломал нос.

– Боже мой… Он мужественный человек. Могло быть и хуже.

– Антикварный магазин на Невском, в доме компании «Зингер», знаешь?

– Разумеется, однажды я там покупал светильник на день ангела для твоей матушки.

– Вчера ночью на него совершили налет.

– Ужасно! – покачал головой Карл Фаберже. – И что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю закрыться! Дня не проходит, чтобы не ограбили кого-нибудь из наших знакомых или друзей. Скоро очередь дойдет и до нас. И самое скверное, что некуда даже обратиться за помощью. Нынешняя власть грабит куда больше, чем какие-то бандиты. Они ведь забирают все имущество сразу, включая недвижимость, а те хоть стены оставляют…

– Женя, ты предлагаешь мне закрыться, чтобы люди подумали, что старый Карл испугался каких-то разбойников? – Брови Карла Густавовича гневно сомкнулись на переносице. – Вот что я тебе скажу… Как мы торговали, так и будем торговать!

– Папа, давай не будем делать вид, что ничего не происходит. Вокруг нас просто рушится привычный мир. И если мы еще немного промедлим, то нас просто раздавит под его обломками.

– Мы уже более года работаем после Февральской революции, и я не собираюсь сворачивать производство!

Евгений нахмурился. Отец бывал невероятно упрям, не хватит даже красноречия Цицерона, чтобы убедить его в обратном. Остается только набраться терпения и подождать, когда он наконец сам созреет до верного решения. Где-то его можно понять: больно наблюдать за тем, как валится в бездну дело всей твоей жизни! Вот он и ищет малейшую возможность, чтобы удержать производство на плаву.

– Хорошо, папа, поступай как считаешь нужным. Только я пришел к тебе не за этим. Тебя хотят видеть Эдвард Модестович и Константин Леонидович.

– Где они?

– В приемной.

– Что же они хотят? – насторожился Фаберже.

– Я не стал у них расспрашивать, – пожал плечами Евгений, – возможно, дело какое-то деликатное.

Карла Фаберже и судовладельца Эдварда Модестовича Гюнтера связывала давняя дружба, без малого сорок лет. Они нередко семьями встречали праздники, вместе путешествовали по Волге. А трагические события последних месяцев еще более сблизили их. Гюнтер нередко высказывался о том, что съедет на родину предков, в Пруссию, где у него имелось внушительное поместье, если ситуация будет складываться прежним образом. С сахарозаводчиком Константином Кенигом Фаберже также был весьма близок. Особенно тесные отношения у него сложились с его отцом, основателем династии Леонидом Кенигом, почившим несколько лет назад. Его дело продолжил старший из сыновей – Константин, унаследовавший от отца практичный ум и крестьянскую смекалку.