Увидев, что он открыл глаза, она отбросила кожуру и забралась на кровать. Он снова ощутил прикосновение ее нежных рук, и на него накатило желание. Она опять долго ласкала его и наконец впустила в себя, опрокинувшись на спину, широко раздвинув колени и поджав под себя ноги, чтобы ему было легче взять ее.

Казалось, этому не будет конца. Просто какое-то безумие... Остановится ли она когда-нибудь?

И вообще, что с ней делать? Не везти же ее в самом деле в Лиму! Малко попробовал заговорить с девушкой по-испански, но она не отвечала. Потеряв терпение, он наскоро оделся и пошел искать Буяна-Франциско.

— Объясните ей, что я не могу взять ее в Лиму, — попросил он. — Что она собирается делать? Спросите, может быть, ей что-нибудь нужно?

Индианка ждала, сидя на кровати, уже одетая, распустив по плечам свои длинные черные волосы. Взгляд ее был все так же неподвижен и непроницаем. Франциско принялся объяснять ей что-то на кечуа. Лицо ее не выразило ни малейшего волнения. Наконец она проронила в ответ несколько слов.

— Она хочет вернуться домой, в Пукальпу, — перевел Франциско. — Просит проводить ее к автобусу, который отправляется из Тинго-Мария каждый день в двенадцать часов.

— Я сам отвезу ее, — сказал Малко. — Предупредите полковника Виалобоса.

Малко достал из кармана пачку стодолларовых банкнот и положил ее в сумку индианки. Та молча взглянула на деньги, не улыбнулась, не поблагодарила. Не дожидаясь, пока он откроет перед ней дверцу, она сама вышла из машины, поднялась в автобус, села. И только после этого прильнула к окну и устремила на него сквозь стекло долгий, пристальный взгляд, полный жгучей тоски и отчаяния. До тех пор, пока автобус не тронулся, выпустив облако синеватого дыма, она даже не моргнула.

Малко долго смотрел вслед удаляющемуся автобусу, затем решительно тряхнул головой. Так всегда бывает, когда на миг пересекаются две слишком разные судьбы...

До самолета оставалось два часа. Он вдруг вспомнил вчерашнюю ночь и повернулся к Франциско:

— Попытайтесь узнать, видел ли кто-нибудь сегодня Мигелито.

Франциско скрылся в одном из переулочков, ведущих в «Чикаго». Вернувшись через двадцать минут, он сообщил:

— Его никто не видел, но...

— Идемте со мной, — распорядился Малко.

Вместе с Франциско и его людьми он вышел на чавкающую грязью тропинку, параллельную главной улице, и добрался до «кладбища», служившего приютом местным наркоманам. Добрых четверть часа они блуждали по лесу, пока не набрели наконец на брезентовый гамак Мигелито под старой акацией.

Мигелито был там. Он лежал на спине, запрокинув голову. Рой мух вился вокруг страшной раны на шее, распоротой от уха до уха. Кровь, насквозь пропитавшая рубашку, уже засохла. Вероятно, его убили, пока он спал.

Малко молча отвернулся, подавив приступ тошноты.

Там он и был, с неизменной банкой пива, без очков, тощий и прямой. Когда Малко открыл дверь, он подскочил, но тут же снова опустился на стул при виде дула «ППК».

Малко подошел ближе и посмотрел старику в глаза. Ему всегда претило убийство, но сейчас он чувствовал, что, стерев с лица земли эту мразь, хоть немного отомстит за все чудовищные несправедливости, творящиеся в этой проклятой стране...

— Мигелито, — только и сказал он. — Не надо было этого делать, Фрехолито.

Фрехолито ничего не ответил. Его правая рука судорожно сжала банку, левая слегка дрожала. Малко показалось, что водянистые глаза старика погасли еще до того, как пуля «ППК» пробила ему череп.