— Сейчас! — встрепенулась мать. — Я Константина Эдуардовича провожу. — Она тоже поспешила к выходу.

Двери закрылись, в квартире наступила тишина. На кухне был относительный порядок — вымытая посуда составлена на столе и прикрыта полотенцем, пол подметен.

В комнате Тамары длинный стол был еще не разобран, но это успеется и завтра. Елизавета Васильевна вошла в свою комнату и вопросительно взглянула на дочь:

— Так в чем дело?

— Мама, — Лера в волнении ходила по комнате, — я должна тебе сказать, что твое поведение меня изумляет, а многие вообще посчитали его неприличным!

— Вот как? — Елизавета Васильевна подняла брови. — В чем же заключается неприличие моего поведения? Я разгуливаю по улицам, громко ругаясь матом, с бутылкой пива в руке, а потом бросаю пустую бутылку прямо на асфальт? Или, может быть, я сижу в метро, развалившись, и пристаю к женщинам? А может, я не умею пользоваться носовым платком и сморкаюсь себе и другим под ноги?

— Перестань, мама, — в раздражении проговорила Лера, — ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Это твои отношения с Константином Эдуардовичем.

— А что же в них неприличного? — искренне удивилась Елизавета Васильевна.

— Мама, все знают, что Тамара была против вашего знакомства, не говоря уж о более близких отношениях. И вот, как только ее не стало, буквально на следующий день, ты демонстративно его приглашаешь, держишь возле себя. Он тебя обнимает, гладит по плечу, хоть бы на похоронах постеснялись!

— Откуда в тебе столько ханжества? — изумилась Елизавета Васильевна. — Послушай, я очень любила твою сестру. Но теперь, когда ее не стало, Константин Эдуардович будет жить здесь.

— Мама, не поздно ли заводить милого дружка?

— Он мне не знакомый и не друг, — твердо ответила мать, — он мне любимый человек: Твоего отца нет в живых пятнадцать лет, его памяти это не потревожит.

А если родственники шокированы, то мы пойдем в загс и официально поженимся.

— Час от часу не легче! Выйти замуж в семьдесят лет! Это противоестественно. И Тамара тоже так считала.

— А я считаю противоестественным, когда женщина с тридцати лет живет одна и, не имея собственных детей, работает директором школы! — закричала мать. — Я и Тамаре это говорила, но с ней не поспоришь.

В первое время я не настаивала, думала, что она как-нибудь свою жизнь устроит. А потом не хотела травмировать Константина Эдуардовича. Ты ведь знаешь, какой у Тамары был характер, она превратила бы нашу жизнь в ад.

— Но зачем тебе селить его здесь?

— Я хочу, чтобы он был рядом. Хочу вечерами пить с ним чай и смотреть телевизор, читать одни и те же книги, гулять в скверике, утром завтракать вместе. Тамара не могла этого понять, но ведь у тебя-то есть семья, почему же ты возмущаешься?

— Не знаю, все не одобряют, — растерялась Лера.

— Какое нам дело до всех! — Мать обняла ее и заглянула в глаза:

— Дочка, мне семьдесят два года, может быть, совсем немного осталось, неужели я не заслужила капельку счастья перед смертью?

— Что ты, не говори так! — испугалась Лера.

— Значит, решено, на той неделе он сюда переезжает.

— Ну подожди хотя бы сорок дней!

— Что ты, в нашем возрасте мы не можем так долго ждать!

Вытирая мокрые руки о передник жестом усталой домохозяйки, мужчина извинялся:

— А я не слышу звонка, я там постирушку завел, вода льется. А вы, наверное, к Валентине Сергеевне, так ее нету еще.