— Да, медведь — он такой… Это я тебе как охотник говорю. Куда опаснее льва. А львов на гербах развелось — на целую Африку хватит, и за что им такая честь? Взять хотя бы британского! На самом же деле лев — ленивая скотина, ему львицы добычу приносят.

— А на британском гербе лев-то в короне, да еще и рампант!

— Это как?

— На дыбках стоит. Вроде к прыжку приготовился. А напротив него — единорог стоит, тоже взъерепенился. — Денис откровенно развлекался, разглядывая оторопелую физиономию приятеля.

— И почему же он ерепенится? — Барсуков даже рот приоткрыл из любопытства.

— Тебя на цепь посадить, небось тоже взбрыкнешь!

— Меня?! На цепь?!.. Накось, выкуси!..

Денис не выдержал и расхохотался. Барсуков несколько секунд непонимающе смотрел на него, потом, осознав причину веселья, надулся было. Однако тут же просветлел лицом и бросил с небрежной хитринкой:

— Слушай, Давыдов, а какого черта мы собрались в концерт? На кой нам сдались эти фортепьяны и шуманы? Давай в балет!

— В концерте — приличное общество.

— А в балете — фигуранточки!.. Юбочки — вот по сих! — Барсуков стукнул себя ребром ладони по бедру, вершка на три повыше колена. — Кузьма, где ты там? Беги, добудь газету с театральной афишкой!

Денис понял: классическая музыка обнаженным ножкам не конкурентка.

Он приехал в Москву из северной столицы ради встречи с курьером, везшим ценные сведения с Дальнего Востока, где снова зашевелились японцы, очухавшиеся наконец после разгрома их флота на рейде Порт-Артура восемь лет назад. Но курьер задержался где-то, чуть ли не в Иркутске, а о причинах этого сообщил весьма туманно. В результате Давыдов получил два дня неожиданного отдыха и телефонировал в московскую квартиру Барсукова так, наудачу. И надо же — старый лакей Кузьма, оставленный охранять квартиру, наушник сразу передал хозяину.

Концерт, составленный из произведений Шумана, не был предметом первой необходимости, просто Денис пожелал сделать приятное кузине-консерваторке. Кузина была хороша собой, и невинный флирт с девушкой очень занимал Давыдова. Но, увидев в афише балет «Дон Кихот», он ни секунды не колебался. В прелестном балете Минкуса столько азарта и романтических плясок, столько ножек мельтешит, что грех не сходить, тем более балетмейстер Горский поставил вполне связное действо, а не грандиозный дивертисмент, как в Мариинке. Конечно, столичные балерины лучше, безупречнее, но в московских плясуньях больше огня, так что решено!

— Телефонируем Шереметеву! — воскликнул воспрявший Барсуков. — То-то Митька будет рад!

Дмитрий Александрович, несмотря на молодость, уже получил чин тайного советника, был женат на прелестной юной графине Домне Бобринской, но при этом оставался страстным балетоманом, имевшим в Большом театре собственную ложу, добытую, правда, не без помощи авторитета отца, генерал-майора Свиты Его Величества и руководителя Музыкально-исторического общества Санкт-Петербурга. Обычно Шереметев приглашал в Большой мужскую компанию, чтобы без помех обсуждать достоинства не только музыки и сценографии, но и фигуранток, танцовщиц, корифеек и прочих балерин. Только там можно было, вопреки восторгам газетчиков, единодушно согласиться, что «у заезжей дивы Пьерины Леньяни ноги коротковаты, икры толсты, антраша — мазня, амбуатэ — кошмар, да и вообще в ее годы пора бы уж внуков нянчить».

Заранее радуясь веселому вечеру, Барсуков кинулся к телефону, распевая во всю глотку:

— Алеша, побойся Бога! Ты что, служил в «бессмертных»?! И где же нашли слона тебе под седло?

Менее всего, глядя на Барсукова, можно было подумать, что этот рослый и крупный мужчина хоть две недели прослужил в Александрийском гусарском полку: в гусары брали невысоких и шустрых, из них получались отменные наездники.