Когда и как это случилось, Гонта не понял. Не мог восстановить все в памяти и позже, придя в себя в госпитале. Контузия оказалась не такой уж тяжелой, а вот левую ногу доктор грозился отнять – слишком все плохо, как он утверждал. Упрямство капитана вряд ли возымело на медика нужное действие. Видимо, доктор сам не был до конца уверен в том, что его приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Потому дал шанс не столько раненому ротному, сколько самому себе.

Ногу сохранить удалось, хотя даже после операции хирург сомневался в этом. Затем еще несколько месяцев Дмитрий учился ходить. Делал это с особым удовольствием: опираться поначалу приходилось не только на костыль, но и на молоденькую рыжую медсестру.

Комиссовали капитана подчистую в конце сорок четвертого. За это время его полк уже дошел до Европы, вел бои в Силезии. Именно оттуда в начале сорок пятого пришло известие – без вести пропал старший лейтенант Иван Борщевский. Мертвым его не видели, но с задания не вернулся. Как и группа, которую взводный повел за линию фронта.

А ведь это Ваня тогда, у Вислы, пер его на себе…

Получив печальное известие накануне выписки, свою последнюю ночь в госпитале Гонта провел, выпросив у рыжей сестрички спирту: сидел в коридоре у открытого окна, курил в форточку, пил его, не разводя и не закусывая, а перед глазами стояло почему-то лицо Анны, жены, теперь уже – вдовы Ваньки Борщевского. Ей должны были сообщить. Но уже тогда Гонта решил отправить ей письмо от себя лично.

Обратный адрес имелся. В личных вещах старлея хранились письма от Анны.

Дмитрий обязательно напишет ей.

Расскажет, как геройски воевал ее муж.

Как спасал ему жизнь, не раз и не два.

Напишет.

Как только вернется домой – ведь родной город Бахмач уже свободен.

Вступление второе

Алхимия войны

Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности Август 1944 года

Пятое управление. Криминальная полиция. Всего лишь.

Когда Густав Винер понял, что его вызвали не в гестапо, а привели в кабинет обычного полицейского следователя, он даже в какой-то момент сам мысленно пожелал в чем-нибудь признаться. Изменой делу Великой Германии это все равно не будет. А остальное обойдется.

Нет, инженер не чувствовал за собой никакой вины. Мысль возникла спонтанно: любой, кого окликнет шуцман[6] на улице, уже невольно ощутит себя нарушителем чего-нибудь. Однако Винер быстро взял себя в руки, отдавая себе отчет: криминальная полиция ему, офицеру, предъявить ничего не сможет. Для этого в рейхе есть другие инстанции. Стало быть, предстоит обычный разговор, и он приготовился отвечать на вопросы.

Хотя, по сути, военным Густав не был. На службе оказался по чистой случайности: гражданский человек не может выполнять задания рейхсфюрера, такого просто не будут принимать всерьез. Хотя, впервые облачившись в форму и встав перед зеркалом, Винер и сам не смог принять себя с должной серьезностью.

Начать с того, что мундир плохо сидел на его вызывающе непропорциональной фигуре. Когда Густав отбрасывал тень, она всегда своей формой напоминала некое подобие груши. Голова была похожа на большую фасолину, и на ней с трудом держалась шляпа, не говоря уже об офицерской фуражке. Винер не мог похвастать солидным достатком, однако ему приходилось раскошеливаться на постоянного портного – этот мастер точно знал потребности Густава и шил костюмы, скрывающие изъяны сложения и в то же время не висевшие мешком.

Тем не менее Винер чувствовал себя неуклюжим. Даже в армейской форме он видел в большом трюмо отражение сугубо штатского человека, который слабо разбирался в военных делах.