В руках графиня держала изящную черную сумочку с двумя пряжками и малюсенький чемоданчик. Ничего не сказав, она достала из сумочки паспорт и сунула мне в физиономию. На ее обиженном лице было прямо-таки написано – на́ сволочь, подавись. Я просмотрел паспорт – ну да, документ был венгерский, ну да, вроде бы в порядке, и она действительно Ката Дешеффи, что дополнительно подтверждалось фото. Ничего другого мне бы там, в любом случае, не написали. Хотя, я же устроил эту стихийную проверку аусвайсов вовсе не по какой-то там жгучей необходимости, а просто выёживаясь, в качестве минимальной «ответки». Я, предельно мило улыбаясь, вернул особе графских кровей ее паспорт. Она убрала документ в сумочку, посмотрев на меня с недоумением. Затем я взял ее под локоток, и мы медленно, как и полагалось недорезанным буржуям, пошли к машине. Против поддерживания под локоток графинюшка не возражала, а вот мою попытку понести чемоданчик немедленно и решительно пресекла. Интересно, что у нее там лежало – фамильные драгоценности или какой-нибудь убойный компромат на первых лиц здешнего политического бомонда? Хотя, последнее было бы и вовсе смешно – компромат на Гитлера и его окружение исчислялся не чемоданами, а шкафами или даже железнодорожными вагонами. И это при том, что на трибунале в Нюрнберге обнародовали далеко не всё. Краем глаза я видел, как блондинка по имени Хелена смотрела нам вслед из-за стекол закрытой двери клиники. Интересно только, с какой целью?

Мы вышли за калитку и первым делом увидели Жупишкина, который, открыв багажник, помогал лакею погрузить багаж графини. Ну то есть как помогал – стоял у открытого багажника и глупо улыбался. Слава богу, кажется, он ничего не говорил при этом.

Потом лакей поклонился и, получив от меня бумажку в двадцать рейхсмарок, удалился в калитку. Дорогая Ката при этом ничего не сказала, но посмотрела на меня с плохо скрываемым возмущением – видимо, для оплаты услуг какого-то там лакея это была непомерная по здешним меркам сумма, но что делать? Ведь в моем лопатнике не было никакой мелочи. Стало быть, я успешно изобразил того самого, средней руки заграничного пижона, под чьей личиной выступал. И это должно было запомниться.

Жупишкин критически оглядел нас. Внешний вид и некоторые особенности физического состояния графини, кажется, вызвали у него определенное недопонимание, но вслух он ничего не высказал. При этом Ката Дешеффи смотрела на него словно африканский лев на засохшее говно антилопы.

– Чего вы так долго? – вдруг спросил у меня Жупишкин, когда я подошел к нему вплотную, почти шепотом и, мать его так, по-русски.

– Блин, я же сказал, молчать! – прошипел я в ответ. Вот же конченый идиот…

Краем глаза я увидел, что на лице стоявшей позади меня графини этот диалог, кажется, вызвал целую гамму сложных чувств.

– А чего? – не понял Жупишкин. – Тетя же, наверное, своя в доску…

По выработанной в школьные годы привычке среднестатистический россиянин обычно именует «тетями» и «дядями» тех, кто выглядит старше его. И наш Вася тут, похоже, не был исключением, хотя на горьковскую старуху Изергиль Ката и не тянула. И еще, на его месте я бы столь опрометчиво и четко не делил всех вокруг на своих и чужих. Как говорили вшивые окопники, разные там «болотные солдаты» Первой мировой – свои по спине ползают…

– Да ничего, – сказал я. – Будь ласков, заткнись…

И, уже перейдя на плохой немецкий, пригласил графиню:

– Садитесь, поедем.

При этом Жупишкин стянул с башки кепку и услужливо распахнул перед ней заднюю дверь.