| 
                                     Я тогда ничего не понимала — с чего это он огнем горит? А тут в саду яблони обкапывала. И не оглянулись на шаги. Он же, озорник, сзади подошел, как обхватил, ну всю как есть. Ни свету белого, ни люду не стыдясь. А через дне недели свадьбу справили.
 — Хочешь сказать, будто он терпел те две недели? Ни за что не поверю! 
— А я и не брешу! Где уж две недели. Он четыре с лишним года воевал. Совсем мужиком сделался. Голова и та поседела. Вечером того же дня привел меня к реке, на наше место, и давай меня целовать да кофтенку расстегивать, все сорвал. Уж как просила его не трогать меня, слушать не стал. 
— Зато потом отвернулся и захрапел! — съязвила Лелька. 
Не бреши! То о своем Сереге призналась. Твой дед 
свиньей не был! Схватил меня на руки, и плачет, и хохочет. 
«Девочка моя! Как трудно пришлось, а все же сберегла себя для меня! Значит, впрямь любила. И дождалась… Спасибо, родная!» — всплакнула бабка, вспомнив. 
— Всем порочившим меня — пасти заткнул. И за много лет никогда не изменял. 
— Откуда знаешь? Иль счетчик у него на яйцах был? Никогда в эти сказки не поверю, — фыркнула Лелька. 
— Дурочка моя губошлепая! О чем споришь? Ты не жила с мужиком постоянно. Лишь наскоками. А станешь женой, совсем другой разговор. Насквозь его знать будешь, что он хочет, о чем думает. А уж верен тебе или нет, то, как дважды два, мигом и без мороки узнаешь. 
— Я никогда не выйду замуж! — нахмурилась Лелька. 
— Не зарекайся, никто свою судьбу наперед не знает. Только Господь! Что даст, то и будет. 
— Бабуль, зачем упреки бардаком до конца жизни слышать? В притоне все мужики восторгаются мной, а этот колотить, ругать станет. На хрена такая доля? 
— Мои подруги девками выходили. А едино были биты и руганы за никчемность. Тут не угадаешь, на кого нарвешься. Чаще случается, когда путевым говно попадается. И живут, терпят, куда деваться? 
— А ты дедом была довольна? 
— Ну да! Он не шебутной, хозяйственный, спокойный, меру во всем знал, заботился обо всех. Чего еще надо? 
— Мне, помимо того, нужно, чтоб был горячим в постели, ласковым. 
— Это от тебя зависит. Но такое по молодости требуется, в старости прыть ни к чему… 
— Хочу, чтоб подарки приносил! 
— Сама должна стать подарком, а то ишь губищи развесила! Ублажай тебя во все места, а кто с себя есть? Тьфу, дура! Состаришься в своем притоне, выкинут взашей, любому будешь рада. Это нынче у тебя запросы! Погоди, милая, теперь путнего мужика сыскать мудрено. Их и в нашей молодости по пальцам считали. После войны и теперешней 
голодухи того меньше стало. Ты не одна баба в свете. Все хороших мужиков хотят. Плохих никому не надо. 
— Тогда одна стану жить! 
— Не бреши много, природа любую свернет в бараний рог, от ей волком взвоешь… 
Ой, бабуль, у моей двери очереди стоят… 
Это покуда! Тебе старенья ждать недолго. Тогда вспомнишь меня, — грустно вздохнула бабка. 
Лелька уходила от нее, когда за окном стемнело. Решила вернуться в притон, чтоб утром, отдохнув, принимать хахалей в хорошем настроении. 
Проходя мимо дома Сергея, увидела свет во всех окнах, много теней мелькало, в доме гремела музыка. Девка приостановилась, затаив дыхание. Не случись лиха, может, и ее пригласили и жила б здесь до конца жизни, растила б детей на правах законной жены. Да не повезло… 
Чего подсматриваешь?! Не про твою честь этот праздник! Вернулся сынок из армии. Ему друзья все рассказали, как ты ждала его со службы! — увидела мать Сергея, возвращавшуюся из магазина. Загруженная сумками, она остановилась передохнуть. 
А о себе рассказала, как, не признав, выгнала меня, беременную, на улицу? — спросила Лелька.                                                                      |