Конан промолчал. Пикироваться с бездарным и ненавидящим свое ремесло паяцем? Слишком много чести.

Вот и церемониальный зал. Просторный, великолепно изукрашенный, роскошно обставленный, но все равно холодный и хмурый. Солнечный свет проникал только в узкие, наподобие бойниц, окна под потолком. Между величавых порфировых колонн в золоченом кресле восседал барон.

Конан вошел в зал следом за своим проводником и не удержался от ругательства – шут задел ногой несуществующий порог и растянулся на полу, и Конан, споткнувшись о него, едва не упал.

– О государь, тьма очей наших, – простонал шут, потирая ушибленную коленку, – нас почтил визитом сам великий Конан.

Барон даже бровью не повел. Казалось, нагловатые и подчас двусмысленные остроты своего челядинца он воспринимал, как сызмальства привычный стрекот сверчка или жужжание мухи. А шут, судя по его унылой физиономии и потухшему взгляду, вовсе не рассчитывал на отклик.

– Я ждал тебя. – Барон снова осыпал Конана комплиментами и осведомился о его решении. У каждой створки двери стояло по стражнику, справа от золоченого кресла, втянув голову в плечи, напряженно внимал разговору первый сановник с лицом землистого цвета, жидкими седыми волосами и бесцветными глазами. Эти глаза ни на миг не отрывались от Конана. Первый сановник ждал его ответа.

Конан поклонился и заговорил как мог почтительно. Конечно, для него, скромного киммерийского воина, очень лестно получить такое предложение от самого барона Эгьерского, но…

И тут у него вдруг закружилась голова. И неукротимая ярость вмиг завладела мозгом, сердцем, каждым мускулом. Точь-в-точь, как тогда на берегу…

Будто во сне он видел меч в своей руке, искаженное страхом и изумлением лицо барона, шута, который схватился за голову и юркнул под золоченое кресло. Еще миг, и киммериец пришпилит барона к креслу, как бабочку. Но внезапно ноги точно свинцом налились, руки повисли, как плети, из разжавшихся пальцев выпал грозный клинок. Не в силах даже защититься, он увидел двух стражников, бегущих к нему. Его схватили за руки, повалили на пол. На вопли первого сановника в церемониальный зал сбежалась почти вся дворцовая стража. Конана быстро и умело связали, и вот он, еще не пришедший в себя, корчится на полу, а шут с лютой ненавистью во взоре попирает его ногой в остроносой матерчатой туфле.

С лица барона исчез страх, взгляд его был серьезен и задумчив.

– Развяжите его, – приказал он, когда Конан, осознав всю тщетность попыток освободиться, наконец утихомирился.

– Это неразумно, – возразил первый сановник. – Он покушался на драгоценную жизнь господина и по закону должен быть немедленно казнен.

– Закон на этом острове – моя воля, – отрезал барон. – Здесь не Зингара. Или ты этого еще не понял? Все прочь! Оставьте меня наедине с киммерийцем.

Стражники переминались с ноги на ногу, переглядывались в нерешительности.

– Но месьор… – залепетал первый сановник.

– Вон! Все! Пока я не распорядился построить новые виселицы! – Глаза барона метали молнии.

Здравый рассудок уже вернулся к Конану, и он был удивлен перемене, которая произошла с этим на первый взгляд хладнокровным человеком. Перепуганные стражники и первый сановник, пятясь, ушли из зала. Последним на цыпочках удалился шут и затворил за собой дверь. Конан, освобожденный от пут, лежал на полу, невдалеке валялся его меч. Пока киммериец вставал, барон приблизился к мечу, поднял и протянул тому, кто его только что едва не убил.

– Я не верю, что ты действительно хочешь моей смерти, – медленно проговорил он.