|
Наш проход кажется мне прорубанием просеки сквозь человеческие джунгли. Это час, когда львы выходят на водопой, а газели возвращаются на свое лежбище. Тысяча оттенков, от шикарных духов до затхлого одеколона. Сто пятьдесят купе первого и второго класса, полтысячи лиц. Мы идем очень быстро, почти бегом, в среднем тратя по десять секунд на вагон. Влетаем, глядим по сторонам; синий блейзер, галстук и значок сообщают нам некоторую безнаказанность: все расступаются на нашем пути, это приятно. Мне очень нравится эта череда положений, цепочка ситуаций. Говоришь короткое «здрасьте» ответственному за каждый вагон, бросаешь «еще увидимся». В первом классе понижаешь голос, держишься подчеркнуто скромно. «Кондукторы» (то же самое, что и проводники, только для первого класса) носят коричневую форму с обязательной фуражкой. Летом они мучаются от жары, в то время как проводники прохлаждаются в одних рубашках. Двадцать лет выслуги, жена, дети нашего возраста, полжизни на рельсах и десять тысяч историй для любого, кто захочет их слушать. Я-то всегда не прочь.
Столовка переполнена, но для нас держат места. Вся команда «Спальных вагонов» встречается здесь, проводники и кондукторы обоих составов, флорентийского и венецианского, равно как и трое уполномоченных ресторанного хозяйства. Славный момент, если любишь столовские харчи и самообслуживание. В общем, тут все такое же, как и везде, где люди вкалывают, разве что с приятной добавкой пейзажа за окном. Меню не меняется годами ни на боб: сырые овощи и фрукты, фирменный антрекот (кусок мяса с жареной картошкой), йогурт и легкое винцо. Это для проводников, кондукторы умудряются разнообразить обыденность — привилегия за выслугу лет, и это справедливо. По инструкции на еду нам полагается полчаса, но поскольку никто не стоит над душой с часами в руках, то мы никуда не торопимся вплоть до самого отцепления «Гриль-экспресса» в Доле. Это еще одно преимущество столовой на колесах. Однако ни одна трапеза не обходится без того, чтобы какой-нибудь отчаянный пассажир не приперся донимать нас прямо за столом из-за проблемы чрезвычайной важности, типа «там какая-то лямка не дает опустить верхнюю полку» или «у меня ночник не горит». Донимаемый товарищ корчит кривую мину, будто подавился, и обычно вместо него отвечаю я: — Вы, вообще-то, чем занимаетесь? В смысле работы. Встревоженный взгляд. — Э… хм. Я по водопроводной части. — Да ну? Синенькая пупочка — горячая, красненькая — холодная, так, что ли? — Зачем вы мне это говорите? — Так просто. Ладно, исправим. После еды. В Доле мы шлем поцелуй официанткам и возвращаемся к себе по перрону. Пищеварительная прогулка во время расцепного маневра. Девицы из столовки мечтательно говорят нам, мол, какие мы счастливцы, едем в Венецию. У бедняжек, и верно, самый неблагодарный маршрут в нашей конторе, Париж — Доль. Ночь они проводят в своих гамаках, не выходя из вагона, а поутру в пять часов их вновь подцепят к возвращающемуся поезду, чтобы подавать завтраки до самого Парижа. Они никогда не видели Венеции, хоть и отправляются туда каждый вечер. Возвращение в стойло. В этот час оно больше напоминает отдел жалоб — тут что-то не так, там что-то не сяк и т. д. и т. п. Маленький ритуальный стресс пассажира перед тем, как до него дойдет истинный смысл его пребывания здесь: спать. Большая часть из них уже разлеглась по койкам, остальные поджидают меня, чтобы я приладил отвалившийся подголовник или чтобы поверить мне час своего пробуждения. Некоторые решили не спать вовсе и будут держать слово, стоя в коридоре по крайней мере целый час. Зевая, пытаюсь представить себе завтрашний день в Венеции. Надо будет купить какую-нибудь безделушку моей подружке. Настоящей подружке, парижской. Моей маленькой Кате, которая в этот час уже спит в нашей квартирке на улице Тюренн. |
