— Ну кто?

— Фонштейн… Пара оригинальнейшая. Кто заподозрит, что мы сообщники?

— Я вас не подозреваю.

— Премного благодарен.

— Я лишь говорил, что вы могли отвлечь внимание.

— И сделал это нарочно? В таком разе явился бы с певчими, крестным ходом, как положено при очищении. Отслужить тут молебен, стены окропить. А так никто на меня и не смотрел. Эка важность, отец Геннадий с кадилом!

— Я не говорил, что нарочно.

— Тогда для чего я вам понадобился?

— А скучно стало, — сказал Мурзин. — С умным человеком потолковать всегда приятно… А правда, почему пришли один?

— Да капитан ваш, — кивнул отец Геннадий на дверь, –

встречает меня сегодня утром у церкви, говорит: «Ступай сейчас в комендатуру, ладаном покури, а то комиссары там все своей махрой провоняли…»

— Когда это было?

— После заутрени. Часу в восьмом.

— И сразу пошли?

— А как не пойдешь? Говорит, приказ генерала Пепеляева.

Незаметно переломился разговор, теперь уже Мурзин спрашивал, а ему отвечали.

— Когда вошли в залу, перстень лежал на столе?

— Да. В футляре.

— В закрытом.

— Да.

— Трогали его?

— И не думал. Зачем?

— А откуда узнали, что там перстень?

— Калмыков сказал.

— Вспомните, — попросил Мурзин, — кто что делал, когда вы находились в зале.

— Ну, так прямо и не вспомнишь, особо не присматривался. Вот Калмыков, помню, под благословение подошел и все время около меня ходил, пока я был там. А Фонштейн, кажется, разговаривал с этим ювелиром. Да, они у камина стояли. Галантерейщик, — бриллиантщик, — поморщился отец Геннадий. — Он них весь разврат… А капитан за столом сидел: «Что, — говорит, — госпожа Чагина, никто теперь ваши французские духи и не унюхает!» И засмеялся. Он от входа слева сидел, а с другой стороны — Петр Осипович, Ольга Васильевна и Каменский. Она между ними двумя.

— И к кому ближе?

— Ну, то не мне судить.

— А Сыкулев — младший?

— Его не было.

— Как так не было? — удивился Мурзин.

— Не видал.

— Сколько же времени вы там пробыли?

— Недолго, минуты, может быть, три… Явился Исмагилов, и я ушел.

— Куда?

— Барышни в канцелярии сушеной рыбкой угостили. Посидел с ними. Потом еще покурил по коридорам. — Отец Геннадий медленно тянул носом воздух. — А что толку, раз нужники не чищены? Они тут с обогревом. Вон морозище — то какой, а шибает. Кури, не кури…

— Вот вы знаете, что перстень украли, — перебил Мурзин. — Если честно, то подозреваете кого — нибудь?

— Не судите, да не судимы будете. — Отец Геннадий вздохнул. — Не найдете, так расстреляют вас?

— Вроде того.

— А вот обет дайте, обет, — вдруг заторопился, быстро— быстро зашептал отец Геннадий. — Не схиму принять, нет, про то уж не говорю. Дайте обет, Сергей Павлович, пешком на Белую гору идти, к тамошним святыням. Тут ведь недалеко, верст сотня всего! Или хоть свечку копеечную в церкви поставить. А, Сергей Павлович?

— Нет, не стану, — сказал Мурзин, — Чего он раньше — то, ваш Бог, за правду не вступался? Кругом неправда.