Он рассказал мне о своих прошлых умозаключениях относительно фантастического родства со смехом и восторгом, как об интересной нелепости.

— А знаете, почему я вас ударил? — спросил он.

Я сделал вид, что мне безразлично, но он продолжал:

— Я был уверен, что во дворе меня ждет посланец от брата.

— Почему был уверен?

— По некоторым признакам.

— Слышал зов?

— Нет, просто казалось, что наступило время… И по обстановке…

(Нет, галлюцинаций не было, все это было лишь неправильным толкованием правильных восприятий.)

— Вас я считал специально приставленным агентом. Когда вы не разрешили выйти, я понял: вы знаете, что меня ждут. И тут меня охватила злоба, и я решил проучить вас. Но я ждал, что вы мне ответите тем же, и был удивлен…

Вот вам и переубеждение. Допереубеждал до того, что стал записным агентом и провокатором, бредовым персонажем. Поделом! Лишь постепенно я стал понимать, что во всех случаях бреда причина непереубедимости — особое чувство достоверности. Психиатр В. А. Гиляровский дал, видимо, наилучшее определение бреда: патологическая интуиция.

Я вплотную сталкивался со стенами патологического мышления, со всеми их выступами и проемами. Разные, оказывается, бывают эти стены и разные фундаменты.

Один и тот же по содержанию бред, например самый банальный бред преследования, может встречаться при самых разных психических болезнях. Но даже при болезнях одинакового происхождения одинаковый по содержанию бред может иметь совершенно разное внутреннее строение. Нередко бред определяется обманами чувств, галлюцинациями, объясняет их, подводит базу. Фундаментом бреда может быть и какое-то извращение самого строя мышления, нарушения логики как таковой. Но очень часто, пожалуй в большинстве случаев, бред рождается изменением глубинной эмоциональной настроенности, которое проецируется на внешний мир. Глубокий, внутренний, ничем не мотивированный страх, изначальная подозрительность и настороженность ищут себе содержание и, конечно, находят его…

В редких, очень редких случаях стена подается, чаша весов колеблется, душевнобольной на мгновения находит силы взглянуть на себя и мир по-другому, мысль его мечется… Кажется, он прислушивается к твоим доводам, соглашается и готов лечиться. Уходишь, довольный собою и им (только напряженность глаз и какая-то неуверенность интонаций смущают почти неосознанно). И вдруг при следующей беседе все то же самое или еще хуже, и согласие с тобой — лишь формальность…

Но чувство достоверности есть и у всех обычных, здравомыслящих людей. И в этом смысле бред относителен. Здоровые так же непереубедимы в своей здравой логике, как больные — в своей бредовой. Для больного бред как раз то, в чем его стремятся убедить окружающие. «Почему в самом деле не могут все быть неправы, а я один — прав? Разве в истории не было Коперников и Галилеев? Разве не бредом казались в свое время многие великие открытия не только непросвещенной толпе, но и почтенным мужам науки? Речь идет о вещах, которые известны мне лучше, чем кому бы то ни было… Кому, в самом деле, лучше знать о поведении жены, как не мужу? Кому, как не мне, знать об отношении ко мне окружающих, если я так долго и внимательно слежу за всеми его нюансами и уже давно заметил, что за мною следят?»

Относительность бреда не только в этом. Если деревенская старушка верит в колдовство и наговоры, если она убеждена, что соседка навела на нее порчу, то это, разумеется, не бред, а результат предрассудка, объясняемого средой, воспитанием, необразованностью.