Новость оглушила, как поленом по голове. Выходит, страну его немец поганым сапогом своим топчет, а он ни ухом ни рылом?

— Мам, ты «сидор» собери с исподним, да бритву положи.

— Готово уже. Отец сказал, что ты днями будешь — как знал.

— Нетрудно угадать, запасы пороха к концу подошли.

— Как братья ушли, Зоя прибегала, тебя спрашивала. Ты бы зашёл к ней, девушка хорошая.

— Мам, мне же повестка, мне в военкомат идти надо. Пока я здесь сижу, война закончиться успеет.

— Нет, сынок, отец сказал — это надолго.

— А товарищ Сталин говорил, что мы будем бить врага на его территории. И если сейчас Красная Армия отступает, так это потому, что напали неожиданно. Вот соберёт товарищ Сталин кулак, ударит всеми силами — я и до фронта добраться не успею, как война закончится.

— Ты заговорил прямо как эти, комсомольцы, на своих собраниях…

— Я же русский, мама! Дай поесть чего-нибудь, утром только пустого чаю выпил, да и по хлебушку соскучился.

Мать выставила на стол чугунок с картошкой, порезала селёдки, огурцов; прижав каравай хлеба к груди, бережно отрезала от него горбушку. Любил горбушки Лёха, особенно с борщом, да ещё когда горбушку чесночком натрёшь! На танцы после этого можно было не ходить — девки носы воротили, так ведь он же не на танцы сейчас собрался.

Пока ел, попросил:

— Мам, пусть батяня сходит в потребкооперацию, шкурки сдаст — всё деньги будут.

— Скажу.

Лёха вскинулся:

— А где он сам-то, я и не спросил.

— Заготовителя колхозного в армию забрали, попросили его поработать.

— Ух ты!

Староверы не работали на государственных и колхозных должностях, но война многое изменила.

Лёха поел, надел брезентовую куртку — в ней ни дождь, ни ветер не страшны. Сунув в карман повестку, поклонился матери:

— Не болейте, мама, и меня дождитесь.

Взялся за лямки «сидора»:

— Ты к сельсовету иди, там все мужики собираются. До Туринска далеко идти.

— Спасибо, — он остановился в дверях и обернулся.

Мать обняла сына и перекрестила его двумя перстами, по-староверски.

Лёха шагнул за порог и не оглянулся — вроде не по-мужски как-то.

У сельсовета собралось человек двадцать тех, кому пришли повестки. Кто-то пришёл сам, другие — с роднёй. Лица были у всех хмурые, женщины плакали.

На крыльцо вышел председатель сельсовета, единственный коммунист в посёлке. Он сказал короткую речь, обращённую к пришедшим мужчинам, — чтобы не трусили в бою, гнали немца взашей да возвращались с победой.

Ни оркестра, ни долгих проводов не было. Старшим председатель назначил Еремея, машиниста дробилки с рудника — как-никак, он на финской в тридцать девятом успел повоевать, военное дело знает.

— Кругом! — скомандовал Еремей. — В колонну по четыре становись! Шагом марш!

Двадцать километров до райцентра шли до вечера. А там — военкомат, сутолока и беготня; но уже ночью их посадили в эшелон на станции.

Вагон был товарный, с надписью «Сорок человек или восемь лошадей». Нары пахли свежей сосной, на них лежали охапки сена. Выдали сухой паёк — ржаные сухари и селёдку Лёха сухари погрыз, к селёдке же не притронулся. А кто по жадности селёдки наелся, мучились жаждой. На каждом полустанке к колонке с водой бегали, напиться не могли.

На стоянках, пока паровоз воду и уголь набирал, мимо них к фронту воинские эшелоны проходили — всё больше с техникой.

— Ты гляди, какие красавцы! — восторженно взирая на танки БТ, стоявшие на платформах, восхищался Лёхин сосед по нарам, Илья.