— А теперь посиди здесь и не вставай, пока я не подмету. — Она помогла матери сесть на скамью, потом осторожно перешагнула через осколки битой посуды и дотянулась до метлы. — Мама, а где Генриетта? Ты видишь ее?

Мать кивнула и выставила палец в сторону камина, где в углу валялась старая кукла, несомненно заброшенная туда при первом же появлении невидимых демонов. На ее раскрашенном деревянном лице появилась новая трещина.

Она подала игрушку матери, и та, заулыбавшись, сняла с куклы рваное платье — только затем, чтобы начать надевать его снова.

Маргрет отвернулась. Выметая осколки, она заметила среди грубых коричневых черепков белый кусочек фарфора с изображением голубого цветка. Она подобрала его, не обращая внимания на острые края.

Последняя делфтская тарелка.

Она бросила осколок обратно в груду мусора и закусила губу.

Из целого сервиза осталась только вазочка высотою с ладонь.

Маргрет сняла ее с полки и спрятала вручную расписанный пионами фарфор в ящик комода, подальше от глаз матери.

Той, прежней жизни больше не было — как и последних глиняных мисок, осознала она. Из чего им теперь есть?

— Вот! — Мать продемонстрировала переодетую куклу. — Генриетта с тобой здоровается.

Она кивнула, пробормотав ответное приветствие. Когда-то давно это была ее игрушка, подарок матери, а теперь с нею играла сама мать.

— Я хочу есть.

— Погоди немного, сейчас я соберу ужин.

Она, правда, не представляла, как ужинать без посуды. Игра. Она превратит это в игру. А вот и каша! Ну-ка, открывай рот! — скажет она, пока будет кормить мать прямо из котелка. К счастью, та уже не помнила о временах, когда они трапезничали при ярком свете свечей, подцепляя серебряными вилками куски сочного, жирного гусака.

Но сама Маргрет помнила.

И порой, лежа ночью без сна, стискивала зубы, чтобы не закричать, не завыть, не заплакать от воспоминаний о жизни, которую у них украли.

***

Александр поселился на верхнем этаже дома преподобного Диксона, в тесной и обшарпанной комнатке, где когда-то жили его сыновья. В графской башне удобств было больше, но граф разумно предположил, что ему будет лучше остановиться в жилище, расположенном в самом сердце деревни. Отсюда было проще наблюдать за ее жителями — и за самим священником.

Устроившись у окна, Александр мог следить за людьми, оставаясь при том незамеченным, и он — точно сидя на запрещенном ныне театральном спектакле — с жадностью внимал всему, что происходило на улице, выискивая за обыденными деревенскими делами подозрительные детали и рассматривая всех приходящих и уходящих.

К вечеру понедельника в деревню вернулась вдова Рейд. Он не ожидал увидеть ее так скоро, учитывая то, как она спешила отделаться от него в прошлый раз. Она заглянула в лавку плотника и вскорости вышла, унося в корзине, насколько он смог рассмотреть, две миски, две тарелки и две чашки.

Александр провожал ее взглядом, пока она не перешла мост и не исчезла за деревьями за поворотом дороги. Она определенно кого-то прячет. Но кого?

И почему?

***

Когда она вернулась, коттедж был пуст.

— Мама?

Ее не оказалось ни в кровати, где она спала, когда Маргрет уходила, ни наверху, ни внизу, ни внутри, ни снаружи. Нигде.

На дороге Маргрет никого не встретила. Значит, мать не пошла в деревню, чтобы с проклятиями и плачем бросаться на прохожих. А если и пошла, то кружным путем.

Она вернулась к входной двери. Заходящее солнце, огонь небесного очага, окрасило тучи в багряные, розовые и золотистые тона. В сгущающихся сумерках Маргрет посмотрела в направлении Кирктона, потом окинула тревожным взглядом поля и наконец ступила на дорогу, молясь о том, чтобы мать не забрела слишком далеко.