Джонни повернулся к нему, но обратился к девушке, не глядя на нее.
— Убирайся, крошка. Вслед за подружкой.
Она колебалась.
— Давай! — Голос Джонни щелкнул, как язык лесного пламени, и девушка ушла.
Двое мужчин стояли лицом друг к другу. Одного возраста — три десятка с небольшим, оба высокие, темноволосые, но в остальном абсолютно разные.
Джонни был широк в плечах, с узкими бедрами и плоским животом, кожа его блестела, будто обожженная солнцем пустыни. Четко выделялась тяжелая нижняя челюсть; глаза, казалось, всматривались в далекий горизонт. Говорил он с акцентом, проглатывая окончания слов и слегка гнусавя.
— Где Трейси? — спросил он.
Бенедикт приподнял одну бровь, выражая высокомерное недоумение. Кожа у него была бледно-оливковой, не тронутой солнцем: уже много месяцев он не бывал в Африке. Губы красные, будто нарисованные, а классические линии лица слегка расплылись. Под глазами — небольшие мешки, а выпуклость под халатом свидетельствовала, что он слишком много ест и пьет и слишком мало занимается спортом.
— Приятель, почему ты считаешь, будто я знаю, где моя сестра? Я уже несколько недель ее не видел.
Джонни отвернулся и подошел к картинам на дальней стене. Комната была увешана оригиналами работ известных южноафриканских художников: Алексиса Преллера, Ирмы Стерн и Третчикова — необычное смешение техники и стилей, но кто-то убедил Старика, что это хорошее вложение капитала.
Джонни снова повернулся к Бенедикту Ван дер Билу. Он изучал его, как только что изучал картины, сравнивая с тем стройным юным атлетом, которого знал несколько лет назад. В памяти всплыл образ: Бенедикт с грацией леопарда картинно бежит по полю, ловко поворачиваясь под высоко летящим мячом, аккутратно ловит его высоко над головой и опускает для ответного удара.
— Толстеешь, парень, — негромко сказал он, и щеки Бенедикта гневно вспыхнули.
— Убирайся отсюда! — выпалил он.
— Потерпи. Сначала расскажи мне о Трейси.
— Я тебе уже сказал: не знаю, где она. Распутничает где-нибудь в Челси.
Джонни чувствовал, как нарастает его гнев, но голос его оставался ровным.
— Где она берет деньги, Бенедикт?
— Не знаю… Старик…
Джонни оборвал его.
— Старик платит ей десять фунтов в неделю. А я слышал, что она тратит гораздо больше.
— Боже, Джонни. — Голос Бенедикта звучал примирительно. — Не знаю. Это не мое дело. Может, Кенни Хартфорд…
Снова Джонни нетерпеливо прервал:
— Кенни Хартфорд ничего не дает. Таково условие развода. Я хочу знать, кто субсидирует ее дорогу к забвению. Как насчет старшего брата?
— Меня? — Бенедикт возмутился. — Ты знаешь, мы не любим друг друга.
— Мне сказать по буквам? — спросил Джонни. — Ладно, слушай. Старик умирает, но силы пока еще не утратил. Если Трейси окончательно превратится в наркоманку, есть шанс, что наш мальчик Бенедикт вернет себе расположение отца. Тебе выгодно потратить несколько тысяч, чтобы отправить Трейси в ад. Отрезать ее от отца — и от его миллионов.
— Кто говорит о наркотиках? — вспыхнул Бенедикт.
— Я. — Джонни подошел к нему. — Мы с тобой не закончили одно маленькое дельце. Мне доставит массу удовольствия небольшая вивисекция — вскрыть тебя и посмотреть, что там внутри.
Он несколько секунд смотрел Бенедикту в глаза, пока тот не отвел взгляд и не начал играть кисточками пояса.
— Где она, Бенедикт?
— Не знаю, черт тебя побери!
Джонни подошел к проектору и выбрал одну из бобин с пленкой. Отмотал несколько метров пленки и посмотрел на свет. |