Когда Янтарный меня вывел из замка, я нашла наш экипаж, и сказала кучеру, что Профессор велел отвести меня домой, а потом вернуться.

«Ну вот, наши собираются…» — примерно такие мысли посещали меня на обратном пути в представительство.

Я в Отстойнике, Ряха в Отстойнике, теперь вот, оказывается, и Янтарный здесь ошивается. Там, глядишь, Серый Ректор подтянется, Шестая, остальные девчонки из пансионата, охранники тоже, ну и тётя из Хвоста Коровы. Тогда Отстойник точно переполнится и лопнет. Красота!

Только Янтарный вёл себя как-то странно. В Пряжке прохода не давал, а здесь даже не улыбнулся. Неужели такая толстая?

Беда заключалась в том, что, опять же в рамках строжайшей экономии, в Огрызке не было нормального зеркала. Старое, в резной раме, от потолка до пола, разбили, когда активные граждане штурмовали прежнее представительство, а новым большим зеркалом Профессор не обзавёлся, денег ему жалко было «на такую ерунду».

А я из дома только ручное взяла, кто ж знал, что тут такое беззеркалье. Поэтому осматривать себя можно было только по частям, а по частям всё смотрелось не очень плохо. В письме я попросила своих прислать мне из дома большое зеркало, в результате чего получила краткое наставление не дурить, потому что капитану «Золотого пса» больше делать нечего, как возить на край земли подобные глупости.

Поэтому приходилось жить с мыслью, что меня слишком много и надо бы худеть.

Единственное, что удалось вытянуть из Янтарного, пока он вёл меня к выходу: после уничтожения Пряжки он не стал перебираться вместе с пансионатом в другое место, покрутился некоторое время в столице и вернулся домой. Не женился. Занятно.

С горы, где стоял замок, было видно, что в городке пожар.

Горело что-то в районе рынка.

Я попросила кучера подвести меня туда.

Полыхало славно, искры так и летели в тёмное небо. Горел сарай с Ряхиными тараканьими конюшнями.

Светлая Сестра-Хозяйка, да что там творится?!

Я выбралась из экипажа и присоединилась к толпе зевак, радостно наблюдающих за пожаром. Моё бальное платье так потрясло народ, что около трети наблюдавших отвернулись от пожара и уставились на него.

— Само загорелось или подожгли? — спросила я у ветхой бабушки, так одобрительно взиравшей на пламя, словно это она его пустила.

— Само загорелось, скажешь, милая тоже! — с удовольствием откликнулась старушка. — Подожгли, конечно, да изнутри ещё — оно там, значит, разгорелось, а теперь, когда наружу вышло, туши не туши, всё одно дотла выгорит.

Бабуля дернула меня за руку:

— Пойдем, с той стороны глянем, — там ещё лучше видно, как горит!

Ну, лучше, так лучше. Я подобрала пышные юбки повыше, и мы зашли с другого бока.

Там, в числе тушащих, метался Ряха, весь испачканный сажей и пеплом.

Я метнулась к нему.

— Хреново дело, хреново! — отмахнулся Ряха, правый кулак у него странно распух и костяшки пальцев были ободраны.

— Помочь чем? — спросила я.

Лицо Ряхи исказилось.

— А-а, чем тут уже поможешь! — рыкнул он. — Нашёл я ту скотину, что приказала Молний спереть, поучил маленько уму-разуму, так кто-то поджог сделал. Все тараканы сгорели, теперь ими только Медбрат забег устраивать будет. Ты домой иди, нечего тебе тут по ночам шататься, да ещё в таком виде. У-у, праздничек!!!

Вложив в последнее слово всю накопившуюся горечь, Ряха снова пошёл к сараю.

С этой стороны было видно, что ловить в сарае, действительно, нечего: строение выгорело изнутри, стены вот-вот должны были начать рушиться.

За моей спиной кто-то сказал кому-то:

— Заклинанием подожгли.

У меня заболели ладони, вспомнившие ожог.