— Вы в его доме бывали?

— Жеана-то? Только на мельнице у реки.

— Нет, в доме аптекаря.

— Бывал. Это не его дом, а вдовы Верене. Снимал первый этаж. Вдову инквизиция допросила, сообщничество подозревали, но вины не нашла — отпустили с миром. Однако, вселяться в бывшее жилище еретика никому не позволили, отчего госпожа Верене несет убыток. Вам какой интерес, мэтр?

— Знаете брата Михаила Овернского?

— Преподобного в Аррасе теперь каждый знает, — Гозлен оставался невозмутим, ровно камень, хотя Рауль подозревал, что трактирщик остережется обсуждать личность главы Священного Трибунала. Чревато. — Все-таки верховный инквизитор графства Артуа, важная персона. Не заносчивый, судит по справедливости — где это видано, чтобы инквизиция подозреваемых оправдывала?

— Такое случается, — развел руками Рауль.

— Я, мессир Ознар, за двадцать лет службы у графа Людовика всякое повидал. Совсем мальцом видел как в Париже последних тамплиеров жгли, еще при Филиппе Красивом, да упокоится его душа, — Гозлен небрежно отмахнул крестное знамение открытой ладонью. — Флагелланты в Бургундии, вальденсы в Дофинэ, пикардийские адамиты… Ни одного оправдательного приговора.

— Подразумеваете вдову Верене? — в Рауле проснулся юрист. — Видимо, почтенная женщина привлекалась к процессу как свидетель, а не как обвиняемая, значит и в оправдании смысла нет. Взяли показания, доказывающие вину аптекаря и распрощались!

— Почтенная… — с непонятной интонацией проговорил Гозлен. — Не моё это дело, мэтр, но скажу, что брат Михаил… Кхм… Чересчур добренький.

— Добренький?

— Вы слушайте, слушайте, — медведеподобный владелец «Трех уток» понизил голос и придвинулся ближе к Раулю. — Сами знаете, какие нынче времена — на юге чума, война с Англией… Злое время. А знамения, мессир Ознар — хуже не придумаешь. Живые мертвецы по дорогам ходят, а инквизиция и в ус не дует!

— То есть… — Рауль сдержанно кашлянул. — Что значит «живые мертвецы»?

— Было дело на святого Фому Аквинского, всего десять дней прошло. Вы не местный, не знаете… Деревенщины из Окура, это по дороге на Камбрэ, к югу, как оглашенные в город примчались и сразу к настоятелю собора отцу Фротбальду — со слезами умоляли, чтобы допустил к себе. Тот сразу мужичье в коллегиату доминиканцев отправил… Думаю, монахи хотели всё в тайне сохранить, но Аррас город маленький, что утром известно одному, то и другие к вечеру узнают. Вообразите мэтр: идет по тракту натуральный мертвый труп покойного человека, дергается, один глаз выклеван, рука на сухожилиях висит… А он идет! Шагает! Мычит что-то. Доминиканцы сначала не поверили, потом поехали смотреть.

— И что дальше?

— Ничего. Объявили на мессе, будто мужланам привиделось. Перед закатом люди заметили, что в ворота коллегиаты въехала окованная железом повозка, в каких инквизиция схваченных еретиков возит. Внутри кто-то колотился — страшно колотился, орал. Орал так, что кровь в жилах стыла. Голос был не человеческий, так человек не кричит.

— Вы сами видели? — шепотом спросил Рауль.