Конюшенный боярин побитым псом увивался подле Василия.

   — Да как же, батюшка, сам же не велел коней держать запряжёнными. Всё говорил, что крестное целование у тебя с братьями. Не посмеют они против Бога... Вот тебе и раз, кто же знал, что так обернётся!

Несмотря на мороз, конюшенный изрядно вспотел, и на лбу выступила обильная испарина. Длинные волосья свалялись и грязными сосульками спадали на ворот шубы. Для него Василий Васильевич ещё оставался московским князем.

Боярин пытался заглянуть в глаза великому князю, а поймав его взгляд, съёжился, словно получил сильный пинок.

Василий размашисто шёл по конюшне. В стойлах, неторопливо пожёвывая сено, стояли распряжённые лошади.

   — Бери, государь, любую да скачи прочь от монастыря, — торопил Прохор. — Дружина Шемяки сейчас во врата стучать начнёт.

   — Нет! — воспротивился вдруг Василий. — Чтобы я как тать убегал из святой обители на неподсёдланной лошади?! Это Московская земля, и я здесь хозяин! Если уезжать, так не вором, а на тройке, как подобает великому князю! Вели запрячь! — распорядился великий князь.

   — Сейчас, государь! Это я мигом! — волчком закрутился конюшенный. — Челядь! Да куда же они все запропастились!

   — Государь, Василий Васильевич, ворота ломают! Прятаться тебе нужно! — торопил Прохор.

Василий вышел с конюшенного двора. Челядь приуныла, шапки поскидали, как будто мимо покойника пронесли. А может, это последняя честь некогда великому московскому князю? Чернецы гуртом стояли подле собора, великого князя уже и не замечают. Стало быть, уже другого хозяина присмотрели. Ладно, хоть руки ещё не крутят!

   — Батюшка, родимый ты наш! Прячься, авось укроют тебя троицкие стены. От татар они нас спасали, быть может, тебя от братьев укроют! — подался вперёд игумен.

   — К Троицкой церкви, государь, беги! К Троицкой! — вопил пономарь. — Там стены мурованые. Пойдём, я тебя спрячу. Не пожалеет ведь Шемяка, порешит разом! Господи, что же это делается на земле нашей, если брат на брата опять идёт.

Василий продолжал стоять.

   — Василий Васильевич, беги за мной, спасайся от смертного боя!

   — От татар не прятался, а от братьев скрываться придётся? Неужели князья хуже татар будут?

Зазвонили колокола. И непонятно было, к чему этот звон: к печали горькой или радости великой. В ворота уже рассерженно стучали, и резкий басовитый голос распорядился:

   — Открывай, братия! Чего затаились? Или гостям не рады? Князь к вам приехал!

Вратник-чернец отворять не хотел:

   — Что же это вы, господа, в гости с оружием ходите? Сложили бы рогатины у врат да зашли бы в монастырь. Аль нас, чернецов, перепутались?

   — А ну отворяй, Божий человек, кому сказано! Не любит князь у ворот топтаться! Мигом взломаем!

Вратник долго не мог совладать с засовом: он выскальзывал, обжигал холодом руки, и походило, намертво застыл на морозе. А когда щеколда наконец поддалась усилиям, руки были избиты в кровь.

Дзинькнуло на холоде железо, словно просило прощения, а следом заскрипела дверь, впуская в церковь великого князя.

   — Не майся, государь! Здесь будешь! Церковь каменную не взломают силой. Я ухожу, а ты изнутри запрись.