Взял грамоту князь, а она, как уголья, так и жгут кожу бранные слова. Василий поднёс бумагу к пылающей свече. Пламя охватило исписанный лист, и от этой горячей ласки края бумаги почернели, и она неохотно занялась желтоватыми язычками. Затрещало письмо, а быть может, это Юрий Дмитриевич серчал и поносил бранными словами племянника и Софью Витовтовну. Так и слышалась Василию злая речь дяди:

«Софья — дочь Витовта, кто она? Баба гулящая! Слюбилась с литовским боярином, вот от этого греха и родился Василий. Если разобраться, так его, как котёнка, в пруду топить нужно! А он на княжение московское взобрался. Об этом ещё сам Василий Дмитриевич знал, вот оттого и не любил он сына».

Только пепел остался от этих слов.

— Батюшка, боярин Иван Дмитриевич Всеволожский к тебе просится, — Прошка ломал ещё с порога шапку.

   — Чего хочет?

   — Не пожелал мне говорить, хочет с тобой повидаться.

   — Зови!

Князь Василий приблизил к себе дельного сокольника, и теперь тот стал ещё и посыльным.

Вошёл Иван Дмитриевич Всеволожский. Он был потомком смоленских князей и от лукавых пращуров унаследовал весёлую хитринку в глазах, живой и бойкий ум. Иван Дмитриевич как хозяин прошёлся по комнате, и тесно стало в хоромах от его ладной фигуры и зычного голоса:

   — Здравствуй, Василий Васильевич! — Боярин не упал в ноги московскому князю, а только достойно склонил красивую голову. В нём жила кровь его предков, хранящих память о былой вольнице древнего города. — Чем же опечален, государь мой?

Иван Дмитриевич лукавил: знал он о послании и печаль Василия ему была понятна.

Не были дружны между собой Василий и Юрий Дмитриевичи, словно родились от разных отцов. Как сойдутся, так будто две грозовые тучи друг на друга наползают — только молнии и сыплются. И вот эту вражду вместе с московским столом оставил Василий в наследство своему сыну.

Василий взял от отца Дмитрия Донского гибкий ум, Юрий перенял волю. А им бы матушкиных черт побольше — смирения и терпимости, не было бы тогда сплава прочнее, чем эти непохожие братья. Вот и сейчас не мог Юрий смирить гордыню и покориться племяннику.

Как не знать о печали князя, если Юрий боярам своим нашёптывает, что не отступится от великого московского княжения. Не отдаст того, что принадлежит ему по праву! А на днях передали Ивану Дмитриевичу весть: дескать, отписал князь Юрий злое письмо племяннику и требует вернуть московский стол.

Оттого Василий Васильевич и уехал на соколиную охоту. Да разве такую тоску этими забавами уймёшь?

   — Неужели не слыхал? — укорил Василий. — Тебе об этом первому должно быть известно. Ты же у Юрия служил. Или запамятовал?

   — Не запамятовал, князь, и о печали твоей слыхал, — не стал более лукавить Всеволожский. Грудь его при вздохе поднялась, словно кузнечные мехи, наполненные огненным жаром. — Московское великое княжение тебе отец оставил (царствие небесное Василию Дмитриевичу), — боярин торжественно перекрестился, — и, стало быть, ты по праву на нём и стоишь! Всё в твою пользу складывается, Василий Васильевич, ведь ещё три года назад князь Юрий от московского стола отказался, а тебя признал старшим братом.

   — Лукавил он, боярин! — в сердцах воскликнул Василий. — Чего ему тогда меня грамотой тревожить!

   — Охо-хо! — Грудь боярина вновь заработала мехами.