И, услышав этот голос – голос капитана Картано, заключенные разом отхлынули от решетки, словно их обожгла струя пулеметной очереди.

– Что там случилось? – спросил Штумпф, перебирая в измазанных маслом пальцах части разобранного парабеллума.

Картано грузно отвалился от окна и, сбычив налитую кровью шею, сел в углу.

– Ерунда! – густо выдохнул он, заразив все купе сивушным перегаром. – Просто мои ребята хотят курить, а я не даю… Решил… ха ха!.. решил беречь их здоровье… Ха ха!

– Говорят, – произнес Суттинен, не улыбаясь, – что Гитлер обещает нам поддержку в авиации и танках, только бы мы не выходили из войны…

Колыхаясь всей своей рыхлой фигурой, Картано беззвучно рассмеялся:

– А кто сказал, что мы собираемся выходить?.. Сейчас не сороковой год, и русские знают, что, если бы не мы, финны, блокада Пиетари была бы прорвана ими раньше. Разве русские простят нам это?

Штумпф молчал; он не любил вмешиваться в разговор финских офицеров; сейчас обер лейтенант думал о другом: «Русские не простят вам, но меня тоже не помилуют, если застанут в таком обществе, как этот хам капитан и этот лейтенант… Надо не быть дураком, надо при первой же возможности пробиться к своей армии, в Лапландию…»

– Мне кажется, – сказал он, собрав пистолет, – следовало бы усилить охрану состава. Да и на паровоз посадить кого нибудь, чтобы поторапливал. Не разбежались бы!..

– Это верно, – согласился Суттинен. – Эй, капрал, – крикнул он, высовываясь из окна, – пойди ка сюда… Выдели двух человек с пулеметами: один пусть дежурит на конечной площадке последнего вагона, а другой… Хотя – нет, лучше сам поезжай в хвосте, а Хаахти пусть следит за машинистами… Солдатам я не совсем доверяю, – добавил лейтенант, снова садясь рядом с Картано, – а вот капралы у меня надежные…

Когда Ориккайнен стал устанавливать пулемет на площадке последнего вагона, пожилой проводник недовольно буркнул:

– А это еще зачем?

– Не твое дело, – нахмурился капрал. – Сиди и помалкивай.

– Я вот и сижу…

Поезд тронулся. Панорама станции в тамбурном окне поплыла вдаль, потом ее быстро сменили картины дремучего леса, и проводник сказал:

– Как хорошо без тебя было! А ты пришел, сразу весь тамбур солдатчиной провонял…

Доставая из кармана смятую пачку дешевых папирос «Tyomies», капрал слегка улыбнулся:

– Тебя бы туда, откуда молитвы до бога не доходят. В болота кестеньгские – сгнил бы там, даже не воняя…

– Может, закурить дашь?

– Бери.

– Ишь ты, щедрый какой! А я тут одного вашего капрала просил, так он не дал…

Вечерело. Быстро сгущались сумерки. Рельсы плавно выбегали из под колес, рябило в глазах от мелькания шпал, вагон трясло и мотало. По бокам насыпи мутно желтели заросли куриной слепоты, качался в кюветах камыш, под грохочущими мостами кипели речные пороги. Иногда эшелон вползал на возвышенность, и тогда, задернутая легкой дымкой росных туманов, вся Суоми открывалась перед взором капрала…

– Что, красиво? – спросил его проводник.

– Не мешай, – ответил Ориккайнен, – дай подумать.

– Ну думай. Смотри на нее и думай!..

* * *

О дивная страна Суоми!..

Покойны и прекрасны твои озера, в которых плещется красноперая рыба; строен и величав твой лес, где люди ходят по одной тропинке с медведем и лисицей; а как душисты твои покосы, как глубоки твои снега, по которым бегут выносливые лыжники!..

Ты ищешь величия, Суоми, в войне.