Его сердце болезненно сжалось. Он вытащил молодого трога из кабины и устроил около фюзеляжа под коротким остроконечным крылом. Затем сам растянулся на песке, положив рядом мягкий пузырь с водой. Есть не хотелось, только пить. Одинцов чувствовал, как пульсирующий жар растекается в раненой ноге, поднимаясь все выше и выше. Ладно, до утра он доживет и сумеет забраться обратно под колпак, даже если его начнет трепать лихорадка. Главное, он выбрался из Потока, из гнусных пещер, пропитанных человеческой кровью, из этой душной мерзкой душегубки… Выбрался… выбрался… выбрался…

Теплый морской бриз овеял его лицо — может быть, то прилетел из далекой Хайры золотогривый нежный Майр, чтобы подбодрить и утешить странника. Одинцов спал, что-то шепча иногда потрескавшимися губами.

— Георгий… Георгий Леонидович… — хриплые полустоны-полурыдания пробудили его. Он приподнялся, хватая горячий воздух запекшимся ртом. В висках гремел набат, нога распухла, как бревно, а сердце судорожными толчками гнало кровь, и вместе с ней лихорадочный жар растекался по телу. Одинцов стиснул руками виски. Кажется, кто-то звал его? Во сне или наяву? Или звук его имени, которого в этом мире не знал никто, являлся порождением горячечного бреда?

— Георгий… Георгий Леонидович…

Снова! Одинцов ошеломленно завертел головой, и это движение отдалось болью во всем теле. Он бросил взгляд вверх: Баст, круглый, серебристый, сияющий, висел над самым горизонтом, знаменуя конец ночи, диск айденской луны двоился перед глазами, окруженный бешеным хороводом звезд.

Лихорадка! У него, несомненно, лихорадка! Рана начала воспаляться!

Рука Одинцова скользнула к раненой ноге. Даже под повязкой чувствовалось, как она горяча. Надо очистить рану, промыть пресной водой и приложить новую порцию зелья… если оно поможет… Его дрожащие пальцы не могли справиться с завязками бинта, заскорузлого от крови.

— Больно… Горло… шея… Георгий Леонидович, что со мной?

Горло? Шея? Мгновенно видение пробитой стрелой шеи Грида возникло перед ним. Волоча ногу, тяжелую, как колода, он пополз к флаеру.

Грид по-прежнему лежал на спине, под крылом аппарата. Замотанная тканью шея превращала его голову в какой-то выпуклый нарост, торчавший прямо из плеч. Свет луны падал ему в лицо, и Одинцов увидел широко раскрытые темные глаза, в которых плескался океан муки и отчаяния. И что-то еще… Недоумение? Упорство, с которым он пытался преодолеть страх? Но как бы то ни было, юный трог еще не умер. Он продолжал жить. Поразительно, но в этом не приходилось сомневаться! Кажется, он что-то сказал?

— Георгий Леонидович… полковник, где вы? Я ничего не вижу… отзовитесь…

Георгий Леонидович! Полковник! Он бредит? Кто мог назвать его полковником — здесь, в ином измерении, в самом гиблом месте этой планеты?

Черные губы Грида шевельнулись, и Одинцов вдруг с ошеломляющей ясностью понял, что не спит, не бредит и не является жертвой звуковой галлюцинации, порожденной горячкой. Этот трог — полуживотное-получеловек, дикарь, обитавший в подземном мире, всю жизнь прятавшийся от яростного экваториального солнца Айдена, звал его земным именем! И как звал! Молил, хрипел, мучительно выталкивая звуки из пересохшей глотки…

Протянув руку, Одинцов нашарил мягкую поверхность мешка с водой и наклонил его над подбородком трога. Струя прозрачной жидкости хлынула в черный провал рта, Грид мучительно закашлялся, потом глотнул — раз, другой… Судорога передернула его заросшее коротким рыжеватым волосом лицо.