Этот «альбатрос» — так, за неимением лучшего, он назвал сизого летуна — весил килограммов двенадцать. Выпотрошив и разделав птицу, Одинцов закопал перья и внутренности в песок, нарезал мясо полосками и, посолив, положил вялиться на плоском валуне. Недостатка в соли он не испытывал — многие скалы в Потоке были покрыты белесыми горько-солеными отложениями, так что они с Гридом смогли сделать изрядный запас.

На завтрак он оставил ногу весом в килограмм, в два раза больше индюшачьей. Ему пришлось пожертвовать древком одного копья — другого топлива, кроме весел, в его распоряжении не было, — но когда птица поджарилась над крошечным костром, успех превзошел все ожидания. Вцепившись зубами в вожделенный кусок, Одинцов рвал полусырое, пахнущее рыбой мясо и глотал, почти не пережевывая. Ни одно заведение в Москве, Новосибирске или Ханое, не говоря уж про Анголу и Афган, не могло похвастать таким блюдом! Он съел все, разгрыз кости и высосал мозг, потом забрался в кабину, бросил осоловелый взгляд на поднимавшееся солнце и уснул.

Одинцов пробыл на песчаном островке еще десять дней, набираясь сил перед долгим путешествием. Охота была удачной: он подбил полдюжины птиц, насушил мяса и добыл немного рыбы по способу трогов — бродя с копьем в руке по отмели. Но главной охотничьей удачей стали черепахи.

Эти создания с удлиненным выпуклым панцирем действительно очень походили на земных слоновых черепах. Правда, ноги у них были подлиннее, и бегали они весьма резво — но не резвей оголодавшего путника. Хотя он еще прихрамывал, эти морские обитатели не могли конкурировать с ним на суше. Обнаружив их ночью на другой стороне своего островка, Одинцов потихоньку вернулся за челем, отсек со стороны моря полсотни неосторожных черепах и устроил славное побоище.

Словно для того, чтобы облегчить ему эту задачу, черепахи мчались к воде, выставив из-под панцирей головки на длинных змеиных шеях, которые он перерубал одним ударом. Спустя десять минут он стал обладателем горы мяса, а еще через двадцать — нескольких сотен крупных, с кулак величиной, яиц, которые зрели в теплом песке. Наверно, он перебил бы всех черепах, которые вылезли на отмель, но ночной полумрак позволил стаду скрыться. Эти твари, вероятно, были умны, так как больше на берегу не появлялись.

Оценив положение Баста, Одинцов прикинул, что в его распоряжении часа четыре. До самого восхода он разделывал туши, резал и солил мясо, выскребал панцири — перевернутые, они походили на удлиненные тазы, способные вместить литров двадцать жидкости, и тоже были ценной добычей. Он сложил в них яйца и, оттащив к самому берегу, закопал в мокрый песок, потом отправился в кабину, под защиту колпака.

Ему предстояло справиться еще с одной проблемой. Запасы пресной воды иссякали, и сколько он ни углублялся в почву, выбрав место посередине отмели, в яме неизменно скапливалась соленая морская влага. Здесь явно не имелось подземных ключей, как на скалистых, изрезанных пещерами островках Зеленого Потока, и Одинцов уже представлял, как умирает от жажды посреди подаренного судьбой мясного изобилия.

Он отстирал в море заскорузлые от крови бинты, свои и Грида, потом развесил их на веревке, натянутой меж двух копий над самой водой у берега. Ночью с океанской поверхности поднимался туман, и к утру тряпки были влажными. Одинцов отжал их и снова повторил процедуру, на третий раз он получил несколько глотков солоноватой воды. Этого хватило для утренней трапезы, не более, — он понял, что накопить солидный запас таким путем не удастся.

Если бы удалось охладить этот пар, который вечно висел над океанской поверхностью! Здесь, на экваторе, солнце работало как гигантская опреснительная установка, но чтобы выцедить драгоценную влагу из атмосферы и сконденсировать ее, требовалась какая-то обширная и прохладная поверхность — или пусть маленькая, но очень холодная.