«Ну и умелец Виролайнен!» — подумал он снова, как в тот раз, когда опознал Ртищева в теле Грида. Но был ли Виролайнен истинной причиной? Возможно, его подсознание само подсказало путь к спасению? Но даже если так, обличье Виролайнена выбрано не даром: народ в России доверяет академикам. За годы советской власти это стало инстинктивной реакцией.

Одинцов нашел в себе силы ухмыльнуться и выбрался из флаера. За ближайшие полчаса, передвигаясь ползком со скоростью улитки, он сумел подтащить к машине несколько плоских камней. Сложив из них нечто вроде помоста вровень с порогом, он содрал бинт, промыл посиневшую, сочившуюся кровью и гноем рану, потом залез внутрь, выставив ногу на солнце. Колено, щиколотку и стопу он заботливо прикрыл крупной галькой, оставив под облучением только раздувшуюся сизую опухоль размером в две ладони.

Первый сеанс продолжался десять минут — Одинцов отсчитывал время по глубоким равномерным вдохам. Затем, на протяжении дня, он еще пять раз повторял процедуру, не перебинтовывая рану вновь, а все время держа ее открытой. Видимого улучшения не произошло, однако он знал, что говорить об успехе или неудаче рано. Его по-прежнему мучила лихорадка, он ничего не ел, но наполовину осушил второе кожаное ведро с водой. Она уже имела отвратительный привкус, но все же это было лучше, чем ничего.

Ночь прошла относительно спокойно. К своему изумлению, под утро Одинцов ощутил голод. На ощупь нашарив мешок с сушеной рыбой, он съел несколько кусков и стал с нетерпением ждать рассвета.

Взошло солнце, и в первых его лучах он с нетерпением осмотрел свою рану. Опухоль явно уменьшилась и побледнела, края разреза сошлись, сочившаяся сукровица стала более прозрачной, почти без гноя. Вероятно, вся или почти вся микроскопическая каменная крошка вышла вместе с кровью и гноем за ночь — на полу кабины, около своей стопы, Одинцов увидел порядочную лужицу мутной жидкости в кровяных разводах.

Весь день он продолжал лечение, ограничиваясь на этот раз пятиминутными сеансами и с радостью чувствуя, как отступает лихорадка. Он несколько раз поел — без жадности, понемногу, тщательно пережевывая опостылевшую рыбу, — и почти прикончил мешок с водой. У него оставалось еще две полные кожаные емкости, всего литров десять.

На следующее утро, перед рассветом, Одинцов выполз из кабины и рискнул ступить на больную ногу. Боли уже не чувствовалось, рана начала рубцеваться, но горячка сильно ослабила его. Тем не менее он вытащил свой хайритский арбалет, с трудом натянул пружину и вставил короткую стальную стрелу. Затем, опираясь на копье — одно из тех, что были захвачены в пещерах Ай-Рита, — он отошел метров на пятьдесят от флаера, разложил на плоском камне скудные остатки рыбы и сам улегся на спину с арбалетом под правой рукой.

Ему хотелось мяса. Теперь, когда жар и боль отступили, он ощущал страшный голод и знал, что рыбой его не утолить. Птицы, которые в предрассветный час носились над океаном, явно были рыболовами и вряд ли когда-нибудь видели человека. Одинцов рассудил, что они должны клюнуть на одну из приманок — либо на сушеную рыбу, либо на него самого. Правда, к останкам Грида они не приближались — но, может, их пугал флаер? Одинцов лежал, старательно изображая труп, и молился о ниспослании удачи то светлому Айдену, то богине Ирассе, то Найделу, третьему из Семи Ветров Хайры, покровителю охотников.

И кто-то из них — или все вместе — снизошел к нему. Захлопали могучие крылья, и большая клювастая птица ринулась к камню. Человек ее явно не интересовал, она нацелилась на рыбу.

Одинцов, не пытаясь подняться, вскинул арбалет и с шести шагов послал стрелу в грудь сизого рыболова. Выстрел был точен — птица рухнула вниз, забилась в туче песка и перьев, издавая протяжные стоны.