Нечто подобное наблюдал я в детстве во время войны. Зайцев в 44-м году было так много, что в лунную ночь всегда их можно было увидеть в саду. Собака в конуре гавкала, снег под валенками скрипел, а зайцы ничуть не боялись. Было видно, как лениво они прыгают, синеватые в лунном свете, как шевелят ушами. А днем в саду я однажды увидел диковинную птицу — белую в крапинах с огромными желтыми глазами. Это была северная сова. Обитателей очень далекой тундры обилие зайцев привлекло аж в наши воронежские места.

А через год зайцы почему-то исчезли. «Как отрубило», — говорил дед Галактион (Лактион) Хорпяков, которого все кругом называли Лактюхой. Дед объяснял, помню, что с зайцами всегда так: их много, а потом вдруг исчезнут. Почему так бывает, дед Лактион объяснить нам не мог. Между тем явление это вполне объяснимо.

Другой старик, англичанин по фамилии Дарвин, разгадавший закон эволюции жизни, писал о том, что все живые организмы рождаются в количестве, намного превышающем их будущее число в ткани жизни. Остаются бегать, плавать, летать и ползать только самые жизнеспособные. Остальных естественный отбор выбраковывает. Если бы этого механизма не было, почти любой вид животных заполнил бы Землю.

Механизмов выбраковки много. В первую очередь — природные условия, второе — хищники: на каждого «карася» есть своя «щука». На мелкоте, не очень для нас заметной, на мышах, например, «пасется» множество разных животных: орлы, совы, лисы, песцы, соболя, горностаи, хорьки, ласки — можно долго перечислять. Племя маленьких грызунов (обычно называют их мышевидные), перемалывая на жерновах своей жизни растительный корм, поставляет мясо для хищников. Потребление мяса так велико, что грызуны плодятся неимоверно быстро (мыши приносят несколько пометов в год, и, бывает, родятся даже зимой под снегом). При особо благоприятных условиях прирост мелкоты так велик, что регулирующие «клыки» не успевают поглотить избыточный урожай. Тогда вступает в дело иной механизм, особо хорошо видный, например, на жизни полярных мышей-пеструшек (леммингов). Численность их растет год от года и на четвертый достигает пика, когда леммингам становится в тундре «тесно» и биохимические процессы в маленьких их организмах побуждают искать новые территории. Мышами овладевает беспокойство, они сбиваются в миллионные живые массы и бегут в никуда (в других широтах для жизни места им нет). В Норвегии, с ее изрезанной береговой линией, мышиные полчища поглощаются океаном.

Вся жизнь, крепко привязанная к леммингам, тоже редеет. Без надежной пищевой базы плодовитость всех животных резко снижается, но только на время. Число леммингов начинает расти, и все выходит на прежний круг, до нового губительного сверхурожая.

Нечто подобное иногда происходит и с белками. Чрезмерная численность и недостаток пищи побуждают зверьков совершать поражающие людей миграции. Известны годы в Сибири, когда белки, сбиваясь в огромные стаи, пытались переплыть Енисей. В живых оставались немногие. Так природа выпускает пар из перегретого биологического котла.

Наши полевые мыши тоже подвержены циклам «перенаселения», менее заметным, правда, чем у тундровых леммингов. К осени 1942 года, в силу, как видно, особо благоприятных условий, мышей уродилось так много, что, помню, рыли канавы — преградить путь мышам к домам и амбарам. Маршал Рокоссовский в своих мемуарах отметил: фантастическое число мышей сильно озаботило наше командование в Сталинграде — мыши забирались в самолеты и грызли изоляцию электрических проводов, а летчики заболевали туляремией (мышиным тифом).

Полчища грызунов в тот год и погибли. Но есть у природы механизмы, не допускающие катастрофической «тесноты».