Второй раз из Москвы в заповедник я приехал, когда кукушонку шел уже восемнадцатый день. Из черного ежика он превратился в большую пушистую птицу-подростка, глядел осмысленно, весил сто четырнадцать граммов, и в дуплянке было ему тесно.

Сергей посадил кукушонка на сук. Мы затаились, стараясь не проглядеть встречу птичек-родителей с сыном, которого они долго кормили, но увидят которого первый раз. Никаких проблем не возникло. На суку сидело огромных размеров чудовище, но мама и папа не сомневались, что это их сын. Мама с зажатой в клюве букашкой к дуплянке даже не подлетела — сразу на сук, к разинутой пасти.

Осторожный папа (мы сразу его отличали по темной окраске) явно боялся птенца. Он опускался на сук вдалеке, скачком приближался к алчущей пасти и, кинув в нее еду, пулей срывался. И прилетал он реже.

Мы залезали в скрадок по очереди и проводили там три-четыре часа ежедневно. Дни стояли дождливые, но серьезной помехой для наблюдений были лишь комары. Но какую награду мы получали за эти мелкие неудобства! Мы прикасались к тайне. Тайна, обычно скрытая за лесным пологом, тут была на ладони.

На ночь мы опускали кукушонка в дуплянку (ее пришлось поменять на просторную), а утром сажали его на сук, просовывали в отверстие скрадка объектив и старались не пропускать подробностей странной, удивительной жизни.

Происшествий в районе «К» (так назывался сучок, где сидел кукушонок) не наблюдалось. Один раз перед клювом птенца сел шмель. В другой раз в мое дежурство случился переполох. Какая-то птица со стуком, скребнув по фанере когтями, села на крышу скрадка. Это был кто-то очень опасный для кукушонка. Он прямо прилип к сучку, жалкий, взъерошенный. Не знаю, что было бы, но появились с воинственным писком мама и папа. Кто-то, сидевший на крыше скрадка, обороняясь от их наскоков, зашуршал крыльями и взлетел.

Сергей, наблюдавший эту сцену в бинокль, прибежал объяснить, что это наведалась сойка…

Каждый день в кукушонке наблюдались зримые перемены. Из взъерошенного птенца он превращался в птицу с подобающим ей нарядом. Балансируя на одной лапке, другой он ухитрялся прогонять комаров, почесывал тело под крыльями. В нем зарождался характер исследователя. Если прежде, получив добрую порцию пищи, кукушонок дремал, то теперь все кругом было ему интересно. По многу минут, повернув голову, он разглядывал объектив фотокамеры, нагнувшись, исследовал бездну, зиявшую под сучком.

Из звуков самым желанным для кукушонка был крик родителей, подлетающих с пищей. Но и другие звуки стали его привлекать. Поворотом головы он провожал пролетающих с криком дятлов, прислушивался, как рюмит зяблик.

Все дни, пока мы сидели в скрадке, вблизи куковала кукушка. Никакой особой реакции ее голос у кукушонка не вызывал. Он становился, кажется, даже чуть флегматичнее, чем обычно.

На двадцать четвертый день мы потеряли кукушонка из виду. Его путешествие началось с короткого перелета на ближний сучок. Но мухоловки звали его повторить смелый шаг. И он решился слететь на куст можжевельника. Два дня мы следили за ним. И вот кукушонок пролетел уже так далеко, что мы его не увидели. Сергей считает: мухоловки еще неделю будут птенца подкармливать. Но он и сам уже, мы видели, начал охотиться.

Вот и вся тайна (а может, только частица ее), к которой мы прикоснулись.

Обнаружить в чужом гнезде кукушонка нетрудно. Многие это знают. Труднее яйцо увидеть в гнезде. И особенно трудно снять момент, когда кукушка делает свое черное дело. И вдруг в старом немецком журнале я увидел то, что долго искал. Вот он момент! Кукушка положила свое яйцо на землю, а потом в клюве с ним опустилась в чужое гнездо. Редкий снимок! Он показывает: все тайное становится явным…

Все его любят

Сорок лет назад в газете мы попытались выяснить: какие животные (звери и птицы) нам более всего симпатичны.