— Что ты притих? — сказал теперь сидящий рядом мужик с медалями. — Вспомнил, говоришь? Сколько тебе было тогда?

— Одиннадцать лет…

— Да, в памяти много всего осталось…

— Подойдем к окошку. Вон из воды уже виднеется верхушка церкви.

«Ракета» летела по воде, словно на крыльях. И вот церковь уже видно: стоит на острове. Видно ее причудливый и торжественный силуэт.

— Ну вот она, наша северная красавица, — говорит мой знакомый и спешит обняться с кем-то из встречающих, возможно, с другом, тоже с медалями.

И вот стоим у храма. Надо его обойти. Не терпится его снимать. Но знаю: надо найти верную точку съемки… На маленьком острове, кроме церкви, стоят большие дома, привезенные, наверное, издали, стоит особняком шестикрылая мельница. Но главное — церковь. Я видел её на снимках. Как еще можно снять это деревянное чудо? Три раза обошел кругом — нет новой точки. По острову ходит белая лошадь. Если бы увязать деревянную старинную постройку с лошадью.

Но как это сделать? В рюкзаке у меня есть сахар и конфеты.

Попробуем «уговорить» лошадь… Она съела зеленую веточку вербы, потом увидела на траве сахар. Равнодушно съела его.

Но через полчаса лошадь стала щипать траву в нужном мне месте. Теперь не спугнуть ее фотокамерой. Мешают паломники. Машу им рукой — «Ни шагу!..» Лошадь щиплет траву.

Но мне нужно, чтобы не лошадь — конь смотрел в объектив!

Нужен какой-то незнакомый лошади звук. Навожу камеру и сильно губами издаю этот звук. Лошадь резко оборачивается и действительно выглядит резвым конём. Всё! Делаю несколько снимков на всякий случай, если один, главный, не получится, как хотелось…

Остаток дня до позднего вечера брожу по острову — снимаю мельницу, старинные дома, подходящие теплоходы.

Повстречал знакомого спутника с медалями. Они с другом в лодке поплыли на рыбалку. Узнал: они вместе воевали у Ленинграда, а после войны каждый год встречаются. На прощание мой встречный опять вспомнил стихи, на этот раз Пушкина:

Всю ночь не спал. Было светло, как днём. Но чайки, сидя в воде на камнях, спали. Сами камни были похожи на головы тюленей, всплывших из глубины. А за спиной стояла церковь, молчаливая и загадочная в этой белой ночи.

В другой раз я видел белую ночь на Чукотке. Мы сидели с «оленьим доктором» — так пастухи звали ветеринара Сапрыкина Андрея Гавриловича. Он, подбрасывая в костер тонкие прутья, рассказывал мне о Севере.

— Без оленей этот край был бы сплошной пустыней. Олень и рыба поселили тут человека…

— Ну а вы, прилетевший из Пензы, как вам Север?

— Сначала диким казался. Как тут жить? Потом, когда работал в Нарьян-Маре, стал привыкать, а сейчас, когда полечу к родне, тянет назад. Думаю: как люди живут в городах? Трутся друг о друга, как зерно в ступе, — не продохнуть…

Помолчав, мой собеседник мешает в котле варево и опять начинает говорить об оленях.

— Без оленя тут человек не может жить. В упряжке — олень, в гости за двести верст чукча на оленях ездит. Оленье мясо — основная еда в тундре. Юрта — оленьи шкуры. Постель в юрте — оленьи шкуры. Кухлянка, шапки, торбаса, рукавицы, непромокаемая летняя рубашка — оленьи шкуры.

Мягкая, тонкая и пушистая одежонка на ребятишках — шкура молодого олешка-пыжика. Нитки, которыми мать мастерски шьет одежду и торбаса, — оленьи жилы. Обычные нитки порвутся, сгниют от сырости — жила не рвется.