— Ты же сама хотела остаться. — Быстро доведя подругу до оргазма, Антонина Карловна улыбнулась и принялась раздеваться. Ночь любви только начиналась.

Катя обняла ее, тела их сплелись, и время для них остановилось. Наверное, правду говорят, что ни один мужчина не способен дать женщине того что она может легко получить от другой.

Короткий осенний день уходил в прошлое. Яр кие закатные сполохи багрово играли на купол Исаакия, поверхность невских вод сделалась кроваво-красной, казалось, что град Петров охвачен языками адского пламени.

«Господи Боже мой, что стало со столицей! Запустив руки в карманы широкого парусинового пальто, Хованский неторопливо шагал по узки улочкам Петроградской стороны, — всюду гряз разруха, нищета. Его хорошие хромовые сапоги чуть слышно поскрипывали при ходьбе, в изуродованных ожогами пальцах дымилась папироса «Ява». Редкие прохожие в лицо Семену Ильичу старались не смотреть: приятного мало, потом всю ночь не заснешь. Миновав ржавый железный забор, Хованский пересек пустырь, где одиноко паслась коза, и двинулся мимо куч щебенки, густо поросших лебедой. Скоро он вышел к Малой Неве, вдохнул вечернюю речную сырость и на середине Тучкова моста остановился.

Желтые клены на набережной нехотя теряли листву, разрезая ленту воды, трудяга буксир тянул караван барж, в сгустившихся сумерках рогатила небо, махина Ростральной колонны. Внезапно, до боли сжав кулаки, Семен Ильич застонал. В опустившейся вечерней тишине со стороны Петропавловского собора донеслись торжествующие звуки — это над могилами российских императоров куранты играли «Интернационал». Кто был ничем, стал теперь всем.

Как все безвозвратно изменилось в столице! А ведь, казалось бы, совсем недавно по этим улицам фланировал цвет гвардии, прогуливались по Летнему саду хорошенькие барышни с солидным приданым, а вот там, неподалеку от Тучкова моста, пролегала знаменитая дорога — днем на Стрелку, а вечером — к беззаботным певичкам на Крестовский.

Да, прошлое не забывалось, хоть и поставили Семену Ильичу диагноз — амнезия. Он усмехнулся. Не доперли красные лепилы, что чего он не знал, того и не помнил. Долго поправляли ему здоровье, полагая, что пользуют железного чекиста Башурова. И не подозревал никто, что настоящего-то Ивана Кузьмича на далекой французской стороне давно уже раки сожрали.

— «И никто не узнает, где могилка его…» — Далеко выщелкнув окурок, Хованский миновал Стрелку, пересек Дворцовый мост и двинулся вдоль кое-где расцвеченных огнями витрин Невского. Брякали на стыках рельсов трамвайные колеса, изредка, оставляя шлейф сизого дыма, с грохотом проезжало авто, из кабаков доносились пьяные крики веселившейся напоследок нэпмановской сволочи. «Нет, дорогуши, перед смертью не надышитесь. — Семен Ильич криво улыбнулся и промокнул платком сукровицу на постоянно трескавшейся коже подбородка. — Придется вам скоро параши нюхнуть, и рыжье, господа, сдадите, как один. Советская власть шутить не будет».

Неподалеку от Гостиного двора, там, где находилась будка «Справочного бюро», откуда-то из темноты вывернули двое милицейских, преградив Хованскому дорогу:

— Гражданин, покажите документы.

— Пожалуйста. — Штабс-капитан едва заметно улыбнулся и, не выпуская из рук, продемонстрировал обложку тонкой книжицы: «ОГПУ».

— Извините, товарищ, служба. — Окаменев, милиционеры отдали честь и, не оглядываясь, быстро унесли ноги, а Хованский, без приключений добравшись до Староневского, свернул налево в массивную каменную арку. Этот загаженный кошками проходной двор он увидел однажды во сне, еще будучи в Египте, будь он трижды неладен.