— Ты то же самое чувствуешь, ухаживая за мной?

— Да, сэр.

— Ты не много просишь от жизни, а, Троттер? — спросил он после небольшого раздумья.

— Я только хочу покоя, сэр.

— Покоя! — воскликнул он и еще громче повторил со смехом: — Покоя! В твоем-то возрасте думать о повое! Тебе, наоборот, нужно волноваться, радоваться жизни.

Она смотрела на него не отводя глаз, думала, что хозяин забыл, что она — прислуга, а также он не вспоминал о детях, которые когда-то работали на него. Тех, кто в поте лица зарабатывал на хлеб, неважно где: над или под землей, много ли радости было в их жизни, о чем хорошем могли они мечтать? Говоря о покое, она имела в виду возможность спокойно работать, чтобы страх не отравлял ей жизнь и враждебность людей не накатывала на нее тяжелыми волнами.

— Почему у тебя такое каменное лицо? Я сказал что-то неприятное?

И снова Тилли задержалась с ответом, как правило, хозяева и хозяйки мало задумывались о тех, кого они задевают своими словами. Слугам обижаться не полагалось. И хозяева вымещали на них свое раздражение. Он же ставил ее в неловкое положение. Она никак не могла определить, какое место он ей отводит, кто она для него: служанка, сиделка или доверенное лицо. Особенно неуверенно она чувствовала себя, когда он заводил с ней разговор о своем сыне Гарри и детях, даже о теще, однако он никогда и словом не обмолвился о жене.

— Я имела в виду, сэр, — наконец заговорила она, — что мне хочется спокойно работать. Иногда случается что-нибудь, над чем можно посмеяться, а вот радость и веселье — это не для всех, сэр, — совсем тихо, почти шепотом, закончила она.

— Разве тебе не хочется счастья, Троттер? — он испытующе смотрел на нее.

— Сэр, между тем, что человек хочет и может получить, есть большая разница, — осмелилась ответить Тилли. — Я не могу сказать, что люди, которых я знаю, очень счастливы и им есть чему радоваться и отчего веселиться. Разве что в ярмарочные дни некоторые веселеют, когда выпьют как следует. Все их занятие, это работа и…

Она вздрогнула, когда от его резкого движения покачнулся кувшин с соком, стоявший на столике у кресла. Ей в последний момент удалось подхватить кувшин. Но когда она снова взглянула на хозяина, ее поразило свирепое выражение его лица.

— Ты, Троттер, — закричал он, — как и многие люди твоего класса, уверена, что унижения и обиды достаются только вам, а счастье и радость вас обходят. Они, как вам кажется, привилегия высшего сословия, я прав?

— А разве это не так, сэр? — чуть слышно осмелилась ответить она.

— Нет, Троттер, все не так просто. Деньги, положение в обществе, титулы — они не способны дать счастья. А интерес — отчасти. Когда человек имеет деньги и может с размахом вести хозяйство, когда у него достаточно средств для осуществления какого-то серьезного замысла, конечно, такая возможность не может не волновать и она приносит определенное удовлетворение. Однако настоящее счастье и радость не определяются богатством или бедностью. Оно связано с тем, что внутри нас. Да, да, конечно, — закивал он, словно отвечая на возможное возражение с ее стороны. — Нетрудно догадаться, о чем ты думаешь: человеку с деньгами не приходится голодать и увечье не заставляет его бедствовать. Да, мое положение и деньги позволяют мне нанять кого-то, как вот ты, ухаживать за мной. Верно, все это так, но, Троттер, если бы я был бедняком, на меня бы не давил груз определенных обязанностей. Меня бы не пугало осуждение общества, мне не нужно было бы соблюдать правила, которые мне не по нутру, мне не пришлось бы стараться вести образ жизни, который мне не по средствам.