Дэвид Аллен Дрейк, Эрик Флинт. Окольный путьВелисарий – 1
Если рассчитывать, что все случится так, как ты того ожидаешь, то противник укрепит захваченные позиции и таким образом усилит сопротивление. В большинстве случаев внесение беспорядка в ряды противника и нарушение его психологического равновесия становится необходимой прелюдией к успешному доведению дела до победного конца.
И только он. И поскольку имелся только он один, какое-либо значение и содержание отсутствовали. Он просто существовал. Был. И ничего больше. Просто камень. Один-единственный. Сознание отсутствовало тоже. Тем не менее то, во что превращался камень, не появилось случайно. Замысел — самый первый, изолированный от всего остального — возник благодаря человеку, сидевшему на корточках в пещере. Человек сидел и неотрывно смотрел на камень. Любой другой человек — или почти любой — открыл бы в удивлении рот и отшатнулся, или убежал, или схватился за бесполезное в данном случае оружие. Некоторые — немногие, избранные люди — попытались бы понять, что они видят. Но человек в пещере просто смотрел, не отрываясь. Он не пытался понять замысел, поскольку с презрением относился ко всему, что шло от ума. Но, можно сказать, он пребывал в состоянии созерцания: сконцентрировавшись, он всеми мыслями и душой сосредоточился на предмете, а это было за пределами возможного для почти всех остальных людей, живущих на земле. Замысел появился в той пещере и в то время, потому что сидевший там человек, который размышлял над замыслом, на протяжении многих лет лишал себя всего, кроме собственной, властвующей над всем, важнейшей, всепоглощающей цели.
Михаил Македонский, благодаря своей вере абсолютно лишенный страха, протянул морщинистую руку и дотронулся костлявым пальцем до камня. Прикосновение пальца монаха стало открывать грань за гранью — можно сказать, это были грани знания. Если бы замысел на самом деле был светящимся изнутри драгоценным камнем, то ослепил бы человека, который к нему прикоснулся. Как только Михаил Македонский дотронулся до замысла, его тело содрогнулось, словно в агонии, рот широко раскрылся в беззвучном крике, а лицо исказила чудовищная гримаса. В следующую секунду он потерял сознание.
На третий день Михаил Македонский проснулся. Проснулся внезапно. Все его тело находилось в состоянии боевой готовности, разум в полном сознании; он даже не чувствовал слабости. (По крайней мере, слабости духа. Тело ощущало привычную немощь после многих лет самоограничений и полнейшего аскетизма.) Михаил без колебаний протянул руку и схватил замысел. Он опасался еще одного приступа, но жажда понять пересилила страх. Да и в этом случае страх оказался беспочвенным. Ничем не прикрытая сила замысла теперь преломлялась многими гранями, а сила вспышки утратила изначальную яркость. Теперь замысел был ограничен отрезком времени. Внутреннее восприятие времени у монаха изменилось, стало безумным; замысел на мгновение был затуманен смятением. Отрезок времени превратился в разнообразие; таким образом, замысел смог разделиться на части и обрести структуру. Грани открылись, расширились, удвоились, утроились и умножились, и снова умножились, и снова, пока не превратились в прозрачный поток, который повлек монаха за собой, подобно бурной реке, уносящей деревянную щепку. Река достигла дельты, дельта перешла в море, и все успокоилось. Замысел лежал на ладони Михаила, мерцая подобно лунному свету на воде. Монах посмотрел на это мерцание с улыбкой. — Спасибо, что годы моих исканий закончились, — сказал он. — Хотя я и не могу поблагодарить тебя за итог. Он закрыл на мгновение глаза и погрузился в раздумья. — Я должен посоветоваться с моим другом епископом, — прошептал он. |
