– О, я просто довольно долго работал. Я надену это завтра, обещаю.

– Что ж, на сей раз я закрою на это глаза. Что-нибудь интересное происходило с вами сегодня?

Он рассказал ей о беседе с Жан-Пьером, и она покачала головой.

– Я понятия не имела, что вы такой идеалист, – сказала она.

– Тут никакого идеализма нет, – отозвался Бестер. – Я не способен писать вещи такого рода. Это как если бы обезьяна попробовала себя в балете, а лошадь выступила в опере.

– Кстати об опере, – сказала она, делая еще глоток вина, – мне кажется, я упоминала, что иду туда на будущей неделе. Я надену платье, что вы мне купили. Удивлена, что вам нравятся подобные вещи.

– Платья? На мне они не смотрятся. У меня икры толстоваты.

– Опера, балда.

– А. К сожалению, я буду занят в этот вечер. Не могу пойти.

– О.

– Но я помню, вы упоминали об этом. И мне пришло в голову, что купленное мною вам сегодня платье для оперы не так хорошо.

– Оно прекрасно.

Бестер нагнулся и полез в сумку возле своего стула.

– Нет, – сказал он, – вот это прекрасно. – Он водрузил на стол коробку. Луиза посмотрела на нее, затем снова на него.

– Что это?

– Откройте.

Она поставила свой бокал и развернула коробку, затем сняла крышку – и ахнула.

– Я видел, вы смотрели на него, – объяснил он.

Это было платье из центаврианского тэрска, слегка мерцавшее при свете свечей.

– Мистер Кауфман, я не могу…

– Можете и примете. Вы не можете его вернуть – я убедился в этом. И я не хочу.

– Но… нет, оно слишком экстравагантно. Когда мне его надевать?

– В оперу.

– Да, но я посещаю ее только раз в году!

– Что ж, вероятно, придется ходить чаще.

Она разглядывала материал, слегка касаясь его пальцами и наблюдая за сменой цветов.

– Я не… я… – слеза скатилась по ее щеке, маленький рубин в свете огня.

Бестер откашлялся.

– Так или иначе, думаю, настало время мне идти к себе. У меня тоже был долгий день.

– Никто никогда не дарил мне ничего подобного, – сказала она.

– Ну, кто-то должен был, – сказал он спокойно. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, мистер Кауфман, – сказала она очень нежно, – и благодарю вас.

Это звучало неправильно. Это звучало, будто она благодарит кого-то другого. Он вдруг со всей силой захотел услышать произносимое ею его имя. Бестер. Эл. Альфи…

– Что-нибудь не так? – спросила она.

Он улыбнулся.

– Ничего. Я просто вспомнил о… своем старом друге.

– Вы, кажется, опечалились.

– Моего друга больше нет. Ему бы понравились вы в этом платье. Это сделало бы его счастливым. Он любил красоту.

– Это не будет выглядеть так хорошо на мне, как выглядит само по себе. Это фантастика.

Он помедлил, думая поправить ее, объяснить, что, представив ее в этом платье, он и решил его купить. Он промолчал – и оставил ее.

Много времени потребовалось ему, чтобы заснуть.

Случилось так, что он утратил душу – не фигурально, а в буквальном смысле. Он был гораздо моложе и добровольно вызывался производить сканирование умирающих. Это часто было необходимо в случаях с жертвами жестоких преступлений, которые могли знать в лицо своих убийц, или со смертельно ранеными мятежниками, которые могли выдать, где скрываются их товарищи.