В случае Мэрион Барнс, правда, едва ли можно говорить о положении в обществе. Мэрион сидела в темной маленькой гостиной, в старом, потемневшем от времени кресле, а рядом с ней на полу лежала Лорел, которая время от времени яростно чесалась.

– Перестань, Лорел, дорогая! – время от времени приказывала Мэрион. – Опять блохи, – сказала она себе. Мэрион попивала что‑то из темно‑коричневой бутылки – а‑а, это «Борегар», самый дешевый бренди, какой только был у Сэма Азиза. Так она угощала себя субботними вечерами. Отсюда и краснота на морщинистых щеках.

Телевизор мигал, заливая комнату светом. Мэрион смотрела «Отношения, каких даром не нужно» – развлекательную передачу про унижение тех, кому и без того не повезло в жизни. Вел ее довольно известный комик по имени Антони «Бе» Тони. То была любимая передача Мэрион. Хохоча, она чуть не подавилась своим «Борегаром».

Началась реклама. Мэрион почудились чьи‑то шаги на заднем дворе. Она встала, пошатываясь.

– Сидеть, Лорел! Кому говорю…

Но собака будто не слышала: она проводила Мэрион до задней двери.

Мэрион сняла засовы, нижний и верхний, и вгляделась в сгущающийся мрак. Вроде никого.

– Эй! Есть кто?

Ответа не было.

– Катись отсюда, чучело, кто бы ты ни был!

Воспользовавшись ситуацией, Лорел выпрыгнула наружу, промчалась по двору и перескочила низкий заборчик. Она инстинктивно направилась к холмам.

– Лорел! Лорел, вот гадкая собака! Что за черти в нее вселились… А ну вернись! Кому говорят! Ло‑орел!!!

Но лабрадор лишь сказала себе на бегу:

– Какая еще «Лорел»? Что, старой карге неизвестно разве мое имя: «Гроззкел шнарр Снаммаварур Снаммс»?

Собака промчалась по тропе вдоль участков застройки, прошлепала через небольшой ручей, впадавший в приток Изиды, и начала долгий, извилистый подъем на Моулси.

– Наконец‑то: свобода!

Добравшись до зеленой вершины, Гроззкел совсем задохнулась. «Кормят этой гадостью для собак – и вот результат», – сказала она себе. Передохнула, повалявшись в высокой траве, поглядела, как спускается тьма на мир и месяц восстает над ним – лукаво, исподтишка.

Гроззкел села, устремила морду к месяцу и завыла. Она точно знала, какой тон взять, чтобы у ее блох засвербило в челюстях и затряслись поджилки. Она более не нуждалась в таком хобби. Блохи же, не в силах вынести подобный диссонанс, пачками эмигрировали из прежнего дома, пытаясь выжить на растениях или нападая на пробегавшего ежа… Многие умерли с голода – вечная и повсеместная судьба иммигрантов.

Избавившись от пассажиров, Гроззкел шнарр Снаммавар ур Снаммс сменила тон. Ее грудной глубинный, призыв не раз отозвался эхом меж каменных груд на склоне.

Скоро, совсем скоро она услышала ответный крик, будто ветер крепчал. Все громче, ближе, свирепее. Осока гнулась под его напором.

Гроззкел рванулась ему навстречу.

Из мрака аспидного оно вырвалось наружу – цвет, чудо, легенда, свора диких псов, призрачный гон, охотничья травля. Вот псы окружили новенькую, скаля зубы, покусывая ее, рыча. Она кусалась в ответ, и вожак своры взвизгнул от боли.

Она омочила землю. Они обнюхали мокрое, они приняли ее.

И вновь сорвались с места, вечно в погоне, вечно преследуя жертв своих. Когда‑то, много поколений назад, они вкусили плоть человечью. Они жаждали ее снова – и не только ее. Им попалась лиса, и они тут же разорвали ее на клочки, прямо на бегу – все бежали, бежали, бежали, и глаза их горели, и сверкали зубы.