А пока к ней подкрадывается новая беда. Уже два года больна эндокардитом Ира. Ее отправляли в санаторий, пытались лечить, и лишь со временем Ольга поняла, что не очень вникала в обстоятельства болезни ребенка. Бабушка, которая истово любила внучку, не решалась беспокоить Ольгу, боясь нарваться на очередную резкость.

В начале марта 1936 года вследствие тяжело перенесенной ангины Ирина умерла. Девочка уходила тяжело, задыхалась, теряла сознание. Только через год Ольга нашла в себе силы записать на листочке последние слова дочери.

"Доктор… Доктор, я вас умоляю, дайте мне камфары… Мамочка… Скажи ей, чтоб дала камфары… Мамочка… Я все, все сделаю, что ты только ни попросишь, все, все сделаю, только дай мне камфары. Ну!? Ну попроси меня о чем-нибудь. Ну, проси…". Сестра: "Ничего нам, Ирочка, не надо, ты поправляйся и приезжай к нам, привози цветов". "Приеду. Обязательно приеду. И я, и мама, и Коля, и Мишка. У меня есть Мишка".

"И у него очень замечательная клетка, у него там и кухня, и столовая, и спальня… И у него есть горшочки, в которых я посеяла ему травку… Мама, покажи моими ручками, какие горшочки! Сестрица! Дайте камфары… Дайте мне сто раз камфары… Я очень люблю камфару".

Мария Берггольц спустя годы вспоминала: "…Ольга хотела похоронить Ирину в красном гробу и с красным галстуком, как пионерку… Запомнились большие белые колеса катафалка, за которыми мы шли на т. н. "Красненькое кладбище" – оно не сохранилось – все это место застроено. Была весенняя распутица, мокрая вязкая мешанина из грязи мокрого грязного снега. Ольга шла по этой грязи в тоненьких прюнелевых туфельках, временами недоуменно взглядывая на меня. Я шла рядом, держа мать под руку, – она еле шла. Я смотрела на шаткую походку Ольги и всё время думала – вот и ее надо было бы взять под руку. Но для этого надо было хотя бы на минуту отпустить мать – этого я сделать не могла, боясь, что она упадет.

На кладбище что-то говорили около могилы, прощались, и вот появился папа с попом и причтом – он хотел отпеть Иру. Ольга с резким криком – Нет! Нет! – кинулась навстречу. Дьяк смущенно сказал папе. – Ну, если мать не хочет… – и они ушли. На могиле поставили не крест, а пирамиду со звездочкой".

Поставили пирамиду со звездочкой…

А через несколько лет у Ольги в дневнике вдруг вырвались слова:

"26 ноября 1938. Если б я верила в бога, то сейчас бы я думала, что он отнял у меня дочь в наказание за ту жизнь, которую я вела, и что наказание – заслужено мною. Боже, я же помню, какая это была мука – ее последняя болезнь, я знаю, что ее нельзя было спасти, что я сделала все, что могла, и все же я виновата, я виновата…"

Стихов, посвященных смерти Ирины, много. Они все войдут в цикл "Память".

Как поэт, в минуты самой глубокой скорби она все отчетливее нащупывает одну из основных тем своей поэзии – преодоление смерти через Память. Она беспрестанно возвращается к воспоминаниям о гибели дочерей, вставляя их в общий текст своей судьбы, и делает это подчас абсолютно беспощадно к себе самой. В описании страданий и мук матери, потерявшей ребенка, проявляется вся та же неистовость и страстность, что отличала ее с юности. Это уже свойство души и натуры.

Мария Тимофеевна перенесла уход внучки еще более мучительно, потому что была одинока в своем горе. Ведь это она растила девочку почти с самого рождения, была для нее всем. Ольга часто обвиняла мать в том, что та неправильно воспитывает ребенка, плохо лечит, но сама то уезжала в командировки, то убегала на завод.