Как и обещал отрок Близина, при овдовевшей княгине не было никого, кроме челяди и отроков охраны. Гриди «большой дружины» отправляли к ней своих подросших сыновей: так те проходили обучение, прежде чем добьются чести участвовать в походах и сражениях. При них был лишь один старший, хромоногий Остривой, обучавший молодняк и следивший, чтобы они справлялись с охраной двора. Всего их при Эльге было не более двух десятков. Княгиня и отроки ехали верхом, челядь шла пешком, сопровождая волокуши, на которых везли припасы для жертв и пира: трех черных баранов, черного петуха. Черный пес бежал за лошадьми, сам не зная, какая почетная, но и печальная участь его ждет. Везли также бочонки стоялого меда, ромейского вина и темного пива.

Княгиня верхом возглавляла свою дружину. В белой одежде, на почти белой лошади она казалось клочком тумана, частью иного мира. И сколько ни искали древляне глазами кого-либо из мужчин в толпе позади нее – видели лишь холопов и оружных отроков, пытавшихся придать суровость своим юношеским лицам.

А напротив, на том краю луговины между опушкой и Малин-горой, толпились те, кто ожидал ее. Бросались в глаза яркие пятна одежд – белых и красных. Ярко одетая толпа – это, надо думать, древлянские князья со своей дружиной. Где-то среди них был Маломир, но Эльга не знала его в лицо. Видела только, что там много вооруженных людей, и часть из них, похоже, русы. Это были люди, принесшие смерть ее мужу и намеренные торжествовать над нею. Но Эльга не чувствовала ни страха, ни даже робости или смущения. Она открытым взором смотрела в лицо своей судьбе – бросала ей вызов с высоты седла, готовая отомстить или погибнуть.

С другой стороны луговины она отметила несколько белых пятен. Особняком стояло семейство, которое она знала так же хорошо, как себя саму: рослый, плечистый Мистина, рядом с ним маленькая Ута, а вокруг, будто грибы-опенки, – четверо их младших детей. Все они были в «печали»: это выделяло их среди ярко разодетых древлян и связывало с ней, с Эльгой, будто умноженное отражение ее белизны.

При виде сестры пришло такое облегчение, что выступили слезы. Думая о множестве разных вещей, Эльга не переставала думать о ней, о верной спутнице своей жизни с самого рождения.

Все мысли о том, что она должна сказать и сделать, разом отступили. Эльга тронула коня и поехала к ним, будто ведомая иной волей: сердце наконец вырвало узду у рассудка. Ута пошла к ней навстречу; подбежавший отрок едва успел помочь княгине сойти с седла. Молча сестры бросились друг другу в объятия и разрыдались. По пути сюда Эльга надеялась и даже верила, что сумеет удержаться от плача на людях, кроме того, когда этого потребует поминальный обряд. Но сейчас все ее замыслы и намерения были забыты. Она рыдала от горя, от облегчения, от любви – к умершему мужу и к живой сестре. В эти мгновения ей стало ясно, почему в Киеве ей удавалось держаться: там не было никого, кто в полной мере понимал бы и разделял ее чувства. С Утой было иначе. Ута знала все, что связывало ее с Ингваром. Ута в полной мере осознавала, что он значит для своей жены и державы. Сестра жены была ему ближе родных сестер, одна из которых, Мальфрид, давно умерла в непримиримой вражде с ним, а другая, Альдис, жила в Плескове и совсем не знала брата.

Когда они наконец оторвались друг от друга и утерли слезы, к ним подошла еще одна женщина. Узнав Предславу, Эльга обняла и ее: белые одежды древлянской княгини говорили, что и она разделяет их скобрь. Сейчас Эльга даже не вспомнила, что перед ней жена Володислава – это была родная племянница Ингвара, и ручьи их слез текли из одного источника.

Три молодые женщины в белой одежде стояли посреди луга, и никто не смел подойти к ним.