– Но какой же он тебе муж, если князь не давал согласия? – удивился Берси. – Так не водится.

– Я ушла «уводом», на Купалиях это законно. Раньше отец сам говорил, что признает мой брак, раз уж боги послали мне мужа. И ведь я даже не прошу моего приданого. Но я сама теперь уже не отцовская дочь, а мужняя жена. И пусть люди это знают.

Надо думать, Сверкер вовсе не желал, чтобы люди нечто подобное знали, потому как ни старых преданных хирдманов, ни знакомцев из Свинческа и окрестностей к Ведоме больше не допускали. А ведь желающие повидать княжьих дочерей весь день толпились перед избой, сквозь оконца долетал гул разговоров. «Будто в осаде!» – ворчала Норима. Бедняжка уже не знала, чем развлечь в тесноте избы маленькую княжну, которая много дней считалась «мертвой» и поэтому не могла выйти погулять.

На другой день Норима рассказала, что князь говорил в гриднице с «каким-то мужиком молодым из тех самых Озеричей». У Ведомы упало сердце, она не могла вымолвить ни слова, опасаясь себя выдать. К счастью, сама княгиня задала вопрос, что был за мужик и чего хотел.

– Страшный такой! – ответила Норима. – На глазу вот здесь будто кровь!

Ведома сжала зубы, задержала дыхание, потом закашлялась, чтобы сбросить судорогу в горле. Она сумела сохранить невозмутимость только потому, что не решила, заплакать ей или засмеяться. Равдан, ей казалось, очень хорош собой, и рыжевато-русая бородка, отпущенная летом после женитьбы, очень его красила, оттеняя мужественные черты и сметливый взгляд. Даже родимое пятно на веке ей нравилось, потому что отличало его от прочих людей и делало таким, какой он есть! Любимого человека украшают даже недостатки…

Оказалось, что князь передал через Равдана приглашение Озеричам помириться. Ведома понимала, что приходил он вовсе не ради этого. Он искал ее. И теперь знает, куда исчезла жена. Как хорошо, что у него хватило самообладания ничем себя не выдать.

Ведома радовалась, что Равдан ушел невредимым, но ее изводила тревога о будущем. Она не верила, что они разлучены безвозвратно, потому что при мысли о таком жизнь казалась конченной. Весь Озеричей, их с Равданом избушка в заброшенной веси Кувшиновичей лежали не так уж далеко от Свинческа, но теперь вдруг стали недостижимыми, будто сам Царьград. Между Ведомой и ее прежней замужней жизнью пролегла пропасть – леса дремучие, реки бегучие, болота зыбучие. Равдан был на той стороне, и Ведома не видела никакой возможности вернуться к нему. Пока еще казалось, что это досадная случайность и скоро все станет как прежде. Вот только как?

После полудня в княгинину избу пришел Сверкер. Ведома внутренне ощетинилась, приготовившись к борьбе, но отец немного морщился, как от головной боли, и держался с вялой доброжелательностью.

– Понравились платья? – спросил он, слегка кивнув на крышку ларя, где те были разложены. – И Приянке тоже нужно новое платье сшить. Она же у нас на пир пойдет, как большая!

– И платье будет, как у большой? – Младшая княжна высунулась из-за ларя, куда на всякий случай спряталась, опасаясь, что старшие опять начнут кричать друг на друга.

– Как у большой! – Сверкер подозвал девочку и ласково потрепал по голове. – Ты же на том свете побывала, а оттуда все взрослыми возвращаются.

– Послушай, – он обернулся к Ведоме, – нужно придумать, что говорить людям. Не надо упреков! – Он поморщился, хотя Ведома даже не открыла рта. – Хорошо или плохо я придумал… а скорее хорошо, потому что ты уже здесь… у меня не было другого выхода. Нужно было что-то придумать, и та девчонка подвернулась очень кстати. Ее уже достали сегодня ночью и зарыли на краю поля, так что могила моей матери… короче, уже все в порядке, она не держит на нас обиды.