Единственное, что его радовало, так это охота на перепелов, и сегодня ему наконец разрешили денек передохнуть от полотья. Перепелиная ловля не требовала большого напряжения, зато была азартной, и здесь Равдан будто вновь натягивал родную шкуру. Еще семь лет назад дед Полевка научил его, как сделать перепелиную дудочку: из косточки крыла взрослого гуся, в которой один конец залит воском, посередине прорезано отверстие, а к другому концу прикреплен мех для воздуха. Мех делался из куска кожи, который снимали «чулком» с хвоста теленка не старше двух месяцев и высушивали на особым образом вырезанной деревянной основе. Растягивая и отпуская мех за веревочную петельку, можно было извлекать из дудочки переливы нежных трелей – точь-в-точь как призывает петушка перепелиная курочка. Тю-тю… тю-рю… тюр-тюр…

Сеть Равдан тоже плел сам, еще зимой в лесу, когда вечерами нечего делать. Из прочных конопляных нитей, крапивой и хвощом подкрашенная в тусклый серо-зеленый цвет, будто вялая трава, она имела ячейки такого размера, чтобы туда пролезали голова и плечи перепела, но не тушка. Оставалось раскинуть ее поверх луговой или полевой поросли, залечь позади, затаиться и посвистывать манком.

Уже было жарко, земля источала тепло, одуряюще пахло разогретыми солнцем травами. Вилась мошкара, липла к коже, но Равдан не обращал внимания.

– Подь полоть! – кричал один справа.

– Ва-вва! – тут же раздавалось в другой стороне. – Ва-вва!

Этот не пойдет: он уже нашел себе подружку. А вон тот, что справа…

– Тю-рю! – нежно пискнула дудочка в руке Равдана. – Тю-рю!

Издав две трели, он отпустил мех, чтобы тот мог петь снова.

– Тю-рю!

– Подь полоть! Ва-вва! – уже ближе откликнулся полевой певец.

Поверил! Равдан усмехнулся про себя и продолжал манить. Сердце замирало, будто к нему шло из густых ростков невидимое, самое дорогое счастье.

А спроси его сейчас – в чем счастье? – он и сам не знал. При этой мысли ему вспоминался варяжский топор с серебряным узором на обухе. Живут же обычные люди: взрослеют, женятся, пашут и жнут, тем уже рады, что детей народилось много и всех есть чем покормить. Только Равдана вечно тянуло куда-то. А куда? Ему нравилось видеть новые, чужие места, новых людей. Нравилось, когда жизнь – как река: плывешь и не знаешь, что будет за поворотом. Нравилась лесная дружина, где свое первенство нужно было отстаивать силой воли, а иной раз и кулаками, но не длиной бороды.

Никому во всем роду, даже матери и немногим своим друзьям среди братьев он не рассказывал о том, как они с Лютояром лазили в могилу свея и что там нашли. Достаточно того, что Краян не получил обещанной ему доли добычи с волока. Услышав, что эта добыча – варяжские клинки, старейшина схватился за голову и замахал руками: где зарыли, пусть там и лежат, от беды подальше.

Хотя, пожалуй, старики Озеричей в душе одобрили бы, что вилькаи невольно укокошили Сверкерову мать-колдунью. Варяжский топор Равдан оставил на сохранение Ведьме-рагане, но мысль, что у него есть такая вещь, грела душу даже сейчас. Будто напоминала, что бывает на свете другая жизнь, и обещала, что когда-нибудь и он найдет к ней дорогу.

– Ва-вва! Ва-вва!

Перепел был уже близко. Дудочка звучала раз от раза все тише. Только бы не передумал, не испугался перепел, тогда его не вернуть. Трава шевелилась уже возле самой сети. Равдан свистнул в последний раз – тихонько, коротко. Вдруг подумалось, что ведь и перепел стремится к своему счастью – и сейчас будет своей перепелиной судьбой обманут.