Павел Шестаков. ОмутАндрей Шумов и Максим Пряхин – 2
Поезд грабили буднично. За семь лет войн, с девятьсот четырнадцатого, люди привыкли ко многому. Кроме того, было очень жарко… Потные бандиты без ругани и стрельбы проходили вагон за вагоном, деловито отбирая то, что казалось заслуживающим внимания, а взмокшие вдвойне пассажиры уныло и без сопротивления отдавали незавидные пожитки и мало что стоящие деньги. Изредка попадались недорогие безделушки — богатых в поезде не было, времена большого бега имущих из Совдепии на юг давно миновали. Всем хотелось одного — поскорее покончить с малоприятным происшествием. Для большинства это было даже не событие, а лишь эпизод бурного времени. Никому и в голову не приходило, что когда-нибудь о нем будут вспоминать, как о «дерзком налете банды Техника на пассажирский поезд на станции Холмы». На самом деле ничего драматического в налете не было. Он был умело организован — только. Организован человеком, действительно обладавшим «техническим» складом ума, чем он и отличался от эмоциональных «коллег», любителей театральных эффектов в шумовом оформлении. «Я не артист, я всего лишь техник, хотя мог бы стать инженером», — сказал он однажды. Может быть… родись он на десять лет позже или раньше. Но его поколение взрывчатый век выбросил из гимназий в окопы, и он стал не инженером, а Техником. Однако не роптал на судьбу, не догадываясь, как зло она посмеется над ним в самом ближайшем будущем. Он наивно полагал, что судьба на его стороне. И нынешний налет, казалось, подтверждал эту уверенность. Сначала к станции, а точнее к разъезду, расположенному в полутора верстах от хутора, взбиравшегося по склонам редких в здешней степи холмов, подъехала линейка с тремя одетыми в полувоенное — бриджи и френчи, перехваченные ремнями, — вооруженными людьми. Один из них остался с лошадьми, а двое вошли в душное помещение. Тот, что выглядел помоложе, невысокий, прикоснулся в знак приветствия пальцами к лакированно козырьку фуражки с эмблемой — молоточками на бархатном околыше. — Приступаю к исполнению служебных обязанностей, — сказал он строго, но не более чем строго. — Не возражаете? И фуражка с молоточками, и произнесенные слова были своего рода визитной карточкой и одновременно предложением поразмыслить — жить или умереть. Железнодорожники решили жить, и Техник это понял. — Вот и договорились, — произнес он удовлетворенно и чуть презрительно и направился к телеграфному аппарату. — Что слышно о восемьдесят шестом? — Восемьдесят шестой на подходе, — невольно приподнялся телеграфист. — Но он не останавливается у нас. — Мы попросим, он и остановится. Техник глянул через окно на семафор, отбрасывавший на горячие рельсы короткую полуденную тень. — Ну, что же вы? Просите! Старший железнодорожник послушно вышел, и через минуту крыло семафора поползло вниз, перекрывая путь. — Вот так… Надеюсь, мы имеем дело с воспитанными людьми, и они откликнутся на приглашение. Было жарко и тихо. Только стучали ходики на стене. Техник достал дорогой портсигар и протянул старшему: — Угощайтесь. Дрожащими пальцами тот вытащил длинную асмоловскую папиросу. — Вы, кажется, волнуетесь? Почему? Железнодорожник молча возился со спичками. — Простите. Не понял. Так почему же? — Понаслышаны мы про вас, — хмуро ответил железнодорожник. — Любопытно. Что же вы обо мне слышали? Смягчая по возможности ответ, старший сказал: — Помирать-то никому не охота. |
