Книги Проза Павел Шестаков Омут страница 17

Изменить размер шрифта - +
 — Но почему мы раньше, чем они? Почему он так повелел? Кому принес он меч в этот мир? Неужели им, чтобы расправляться с нами? Ну что ж… Если так, если на заклание обречены мы, нам нечего терять. Нет, я не покорюсь, как Федоров… Есть и другой меч, карающий…»

Земля была черной, тяжелой, пропитанной влагой. Барановский поднял слипшийся комок и бросил вниз, в яму. Комок глухо шлепнул по глазету. Следом полетели комья, сбрасываемые лопатами могильщиков, и так и не открывшаяся крышка и то, что было под ней, навеки скрылись от человеческих глаз…

Извозчика, разумеется, найти не удалось, и они пошли пешком.

— Вы хотели знать, как умер Мишель?

Он вспомнил невесту Юрия.

— Если вам тяжело…

— Это не то слово. Я перестала жить… До тех пор, пока мы в разных мирах. Время остановилось.

— Вам нужно немедленно эвакуироваться.

— Куда?

— Мне помнится, у вас есть дальние родственники во Франции.

— Я русская. Здесь его прах. Куда же я побегу отсюда?

— Но вы обязаны спасти себя… Вы не должны стать очередной жертвой, как Михаил, если даже он и выстрелил в себя сам.

— Он не выстрелил.

По тону ее Барановский понял, что сейчас услышит страшное.

— Он положил голову на рельсы.

И хотя подполковник за время войны видел и слышал так много страшного, что почти привык к нему, ему все-таки стало не по себе, когда он вспомнил, как что-то глухо стукнуло в гробу, когда тот качнулся на веревках в руках могильщиков.

— Я целовала эту голову, как Маргарита Наваррская, как Матильда де ля Моль. Она осталась здесь, в этой земле. И вы думаете, это можно забыть и спокойно доживать век в компаньонках у двоюродной тетушки в Ментоне?

— И все-таки прошу вас! Вы еще очень молоды. Вам предстоит жить, а не доживать. Вернитесь в истинное отечество. Там, среди цивилизованных людей, постепенно развеется русский кошмар.

— Вы думаете, там невозможен большевизм?

Барановский так не думал, но сказал:

— Франция — не Россия.

— О, да! Потому я и стыжусь своей фамилии. Они могли спасти нас. В прошлом году пара дивизий каких-нибудь зуавов или сенегальцев могла принести нам победу. Но они пожалели своих негров, чтобы умер Мишель. Я никогда этого не прощу. Я бы хотела носить только одно французское имя — Шарлотта Кордэ.

Софи выговорила это так страстно и убежденно, что Барановский понял: повлиять на нее невозможно.

— Что же вы намерены делать?

— Я останусь здесь.

— И что же?

— Если мужчины, подобные вам, будут продолжать борьбу, я буду с вами.

— А если все уже погибло?

— Я тоже погибну. Но с оружием в руках. Нельзя сохранить то, что вы называете цивилизацией, не уничтожая варваров.

— Софи! Я полностью разделяю ваши убеждения, но вы женщина.

Она посмотрела на него гордо.

— Женщина сильнее мужчины.

Барановский вздохнул.

— Принято думать иначе.

— Слепое заблуждение! Вы кичитесь тем, что бог создал Адама первым. Но из чего? Из глины. А женщину — из ребра Адамова. Вы только материал, из которого созданы мы. И пришло время нам сказать свое слово. Потому что мы сильнее и беспощаднее. Мы выдерживаем там, где мужчины не выдерживают.

Она потянулась во внутренний карман форменного пальто и достала конверт.

— Прочитайте!

— Что это?

— Письмо, которое оставил Мишель.

Барановский присел на мокрую скамью под ивой, низко опустившей обнаженные ветви, а Софи осталась стоять, строго и невозмутимо глядя вдоль улицы.

Быстрый переход