|
Я принимала участие в вашей судьбе тем более свободно, что, помните, мы как-то говорили друг другу, смеясь, но, в сущности, серьезно: «Между двумя людьми, из которых один идеа-лист, а другой материалист, лежит Балтийское море». – Я говорил это искренне и доверчиво шел вдоль своего берега, не пытаясь переходить на ту сторону, но случилось так, что с моей стороны лед не выдержал. Разве моя вина, что мне двадцать четыре года и что вы так хороши? – Неужели я еще хороша? А я надеялась, что нет! – Не знаю, вначале я этого не находил, а потом, в один прекрасный день, вы показа-лись мне красивой. Вы-то ничего для этого не делали, но я невольно ощутил ваше очарова-ние, до того, что даже искал защиты от него и старался рассеяться. Я воздал дьяволу дьяво-лово – мою бедную душу и принес сюда, кесарю кесарево, мое уважение и безмолвствование. Но вот уже неделя или десять дней, как это волнение терзает меня даже во сне. Когда я с вами, оно рассеивается. Даю вам честное слово, Тереза, когда я вас вижу, когда вы говорите со мной, я спокоен. Я забываю о том, как звал вас в минуты безумия, не-понятного для меня самого. Когда я говорю о вас, то утверждаю, что вы уже не молоды и что мне не нравится цвет ваших волос. Я заявляю, что вы мой близкий товарищ, другими словами – мой брат, и говорю это совершенно искренне. А потом среди зимы, всегда царя-щей в моем глупом сердце, иногда вдруг повеет весной, и мне кажется, что это дуновение исходит от вас. Конечно, от вас, вы ведь преклоняетесь перед тем, что вы называете истин-ной любовью! Послушав вас, начинаешь думать о ней, хоть и не знаешь ее! – По-моему, вы ошибаетесь, я никогда не говорю о любви. – Да, я знаю. У вас на этот счет предвзятое мнение. Вы где-то прочли, что говорить о любви – это значит внушать ее или любить самому; но ваше безмолвие очень красноречиво, ваши умолчания бросают в жар и ваша чрезмерная осторожность дьявольски привлекатель-на! – В таком случае перестанем встречаться, – сказала Тереза. – Почему? Что нам до того, если я проведу несколько бессонных ночей, раз в вашей власти вернуть мне спокойствие? – Что я должна для этого сделать? – Исполнить мою просьбу: сказать мне, что вы кому-то принадлежите. Я буду считать, что это так, а поскольку я очень горд, я излечусь как по волшебству. – А если я скажу вам, что никому не принадлежу, потому что не хочу больше никого любить, этого недостаточно? – Нет, я слишком фатоват: я буду верить, что вы можете изменить свое решение. Тереза не удержалась от смеха, услышав, с какой готовностью Лоран признается в своих недостатках. – Ну хорошо, – сказала она, – выздоравливайте и верните мне дружбу, которой я гор-дилась, вместо любви, за которую мне бы пришлось краснеть. Я люблю. – Этого недостаточно, Тереза: вы должны сказать мне, что принадлежите ему! – Иначе вы подумаете, что этот человек – вы, не так ли? Ну, так вот: у меня есть лю-бовник. Вы удовлетворены? – Совершенно. И видите, я целую вам руку, чтобы поблагодарить вас за вашу искрен-ность. Довершите благодеяние, скажите, что это Палмер! – Не могу, я солгала бы. – Тогда… я теряюсь в догадках! – Вы его не знаете, его здесь нет… – Но он иногда приезжает? – Очевидно, приезжает, раз вы подслушали излияния… – Благодарю вас, благодарю, Тереза! Теперь я знаю, чего держаться; я знаю, кто вы и кто я, и, чтоб уж быть совсем откровенным, мне кажется, что теперь вы нравитесь мне больше: вы стали женщиной, а были сфинксом. Ах, почему вы не сказали мне раньше! – Неужели эта страсть вас так измучила? – насмешливо спросила Тереза. – Еще как! Лет через десять я расскажу вам об этом, Тереза, и мы с вами посмеемся. |
