|
Мать должна получить его ко дню моего рождения, через четыре месяца, а пересылка зай-мет около двух. – Это значит, Лоран, – добавила Тереза, – что вам надо написать портрет самое боль-шее за шесть недель, а так как я знаю, сколько вам на это требуется времени, вам нужно на-чинать завтра. Ну, так решено, вы обещаете, правда? Палмер протянул Лорану руку: – Значит, контракт заключен. Не будем говорить о деньгах; гонорар назначит мадемуа-зель Жак, я в это вмешиваться не буду. В котором часу мне завтра прийти? Они условились о часе; Палмер взял свою шляпу, и Лоран из уважения к Терезе со-брался было тоже уходить, однако Палмер не обратил на это никакого внимания и вышел, пожав руку мадемуазель Жак, но не поцеловав ее. – Мне тоже уйти? – спросил Лоран. – Не обязательно, – ответила она, – вечером ко мне могут прийти только хорошие зна-комые. Но сегодня вы уйдете в десять часов, потому что в последние дни я, забывая о вре-мени, болтала с вами почти до полуночи, а так как я всегда просыпаюсь в пять часов утра, то чувствовала себя очень усталой. – И вы все-таки не прогоняли меня? – Нет, мне это и в голову не приходило. – Если бы я был фатом, я бы возгордился. – Но вы, слава богу, не фат, вы предоставляете эту роль глупцам. Однако же послу-шайте, комплимент комплиментом, а я должна вас пожурить. Говорят, вы не работаете. – Так это для того, чтобы заставить меня работать, вы как с ножом к горлу пристали ко мне с этим портретом Палмера? – А почему бы и нет? – Я знаю, вы добрая, Тереза, вы хотите силой заставить меня зарабатывать на жизнь. – Я не спрашиваю вас о ваших средствах, у меня нет на это права. Я не имею счастья… или несчастья быть вашей матерью, но я ваша сестра… во Аполлоне, как говорит наш классик Бернар, и я не могу не огорчаться, когда на вас находит приступ лени. – Но вам-то что до этого? – воскликнул Лоран, обрадовавшись и вместе с тем досадуя. Тереза угадала его чувства и ответила ему откровенно: – Послушайте, милый Лоран, – сказала она, – нам надо объясниться. Я ваш большой друг. – Я очень горжусь этим, но почему – сам не знаю!.. Из меня даже друга не выйдет, Те-реза! Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, так же как не верю и в любовь. – Вы мне уже это говорили, и мне совершенно безразлично, что вы не верите. Ну, а я верю в то, что чувствую, я к вам привязана, я принимаю в вас участие. Такой уж я человек: если возле меня есть какое-нибудь существо, я обязательно привязываюсь к нему и хочу, чтобы оно было счастливо. И я привыкла делать для этого все, что могу, не заботясь о том, благодарно ли мне это существо. Ну, а вы-то ведь не кто-нибудь, вы человек гениальный, и я надеюсь, что и благородный человек. – Я благородный человек? Да, если вы понимаете это так, как это принято понимать в свете. Я умею драться на дуэли, платить свои долги и защищать женщину, которую веду под руку, какова бы она ни была. Но если вы думаете, что у меня нежное, любящее, простое сердце… – Я знаю, вы хотите казаться старым, потрепанным и порочным. Меня это нисколько не трогает. Сейчас это в моде, и допустим, что это вам идет. У вас это болезнь, быть может, неподдельная и мучительная, но она пройдет, как только вы этого захотите. У вас есть серд-це, хотя бы потому, что вы страдаете от пустоты в своем сердце; но придет женщина и за-полнит ее, если сумеет и если вы не будете ей мешать. Однако это уже другая тема; сейчас я обращаюсь к художнику: как человек вы несчастливы потому, что как художник вы недо-вольны собой. – Нет, вы ошибаетесь, Тереза, – с живостью возразил Лоран. – Как раз наоборот! Это человек страдает в художнике и душит его. Видите ли, я не знаю, что с собой делать. |
