Мы встретились в кафе на острове Сан-Луи. Я даже не удивился, когда оказалось, что она именно такая, какой я ее себе представлял. Когда она вошла в кафе, я вздрогнул. На мгновение мне показалось, что это та самая девушка, которая царила в моих снах. Но потом я быстро отмел эту мысль. Все женщины, которые мне нравились, были похожи на нее. Красивая и изящная, нежная и ранимая. Она казалось одинокой и немного потерянной. Она поздоровалась со мной: ее губы дрожали. Едва уселась, сразу начала подробно описывать ощущения, которые вызвал у нее мой первый роман; о втором не проронила ни слова. Глаза ее что-то искали в глубине моих глаз — может быть, слова, которые я когда-то нашел и которые так ее поразили.

Мне хотелось понять ее, утешить, полюбить. Она не оставила меня равнодушным, в душе я страстно надеялся увидеть ее еще. Но надежда, которую я разглядел в ее взоре, пугала меня. Слишком большой, слишком сильной была эта надежда. А девушка была такая красивая, такая чистая, такая загадочная — но не та, которой я ждал. Поэтому я счел своим долгом уберечь ее от грядущего разочарования. Перед тем как проститься, Донателла протянула мне свой экземпляр «В тиши ее молчания». В обычной подписи на память я попытался зашифровать послание к ней:

«Донателле. Мне дороги те слова, что нашептало ваше молчание. Моменты, проведенные рядом с вами, незабываемы. Спасибо!»

И я ушел, не предложив ей снова встретиться. Она поняла, что я очертил границы наших взаимоотношений, и, когда написала мне в следующий раз, речь шла о достоинствах моего романа, о ее страсти к чтению — и вдобавок о том, что она думает о мужчинах. Мне нравилось, как и о чем она пишет: слова, чувства, настроения. Мы были похожи, мне в голову приходили те же мысли, я обладал столь же ранимой и чувствительной душой. Словно какая-то невидимая нить нас связывала. Но отвечал я ей сдержанно и суховато, без лишних эмоций, потому что боялся слишком с ней сближаться: вдруг в ней вновь возродится надежда, а я окажусь несостоятельным… Она стала мне необходима, я нуждался в ее дружбе, в ее письмах издалека, в ее незримом присутствии в моей жизни. Я мечтал, что в один прекрасный день мы станем настоящими друзьями. Но внезапно она перестала писать, я расстроился и заволновался. Мало ли на что способна такая тонкая натура? Я забросал ее имейлами, но она не отвечала. Я уже готов был предположить самое худшее, как вдруг от нее пришло короткое и загадочное послание: «Не волнуйтесь, я слишком люблю жизнь, чтобы с ней расстаться. Только вот она меня не любит». На этом наша переписка прекратилась.

Но, словно ангел-хранитель, она сумела разбудить во мне лучшие чувства. Ее слова, все ее существование были чудом, вернувшим меня к жизни. Я вновь обрел себя, повернулся лицом к собственной реальности.

Я понял, чем обязан этой девушке.

А сейчас понимаю еще лучше.

Только я свернулась клубочком в уютном бархате кресла с йогуртом в руке и романом на коленях, как из душа вылетела Эльза. Швырнула полотенце на кровать, открыла шкаф и испустила жалобный стон:

— Вот черт, опять нечего надеть!

Я давно привыкла к ее стенаниям и поэтому не обратила на них никакого внимания: таков был обряд, некий церемониал, нагнетающий напряженность перед каждой из ее вылазок на люди, чтобы в результате появиться там в полном блеске.

Эльза тем временем яростно рылась в груде шмоток. Наконец, издав радостный вопль, она извлекла оттуда топик с юбкой и мигом натянула на себя.