— Вы правда позаботитесь о своей ране? — спросила она Армана.

Его ответ не был успокаивающим:

— Это не имеет значения, мадемуазель.

Медсестра Джулия думала, что очень даже имеет, и вечером подробно рассказала обо всем Жилю. Она надеялась, что дед, единственный человек, с чьим мнением считался Арман, настоит на том, чтобы его ране уделили должное внимание. Но реакция на ее заботу разочаровала девушку. Он только сказал, что в братстве, к которому принадлежит Арман, любая рана, не лишающая трудоспособности, оставлялась на милость природы и организма и обычно прекрасно заживала сама. Беспокойство внучки старика больше позабавило, чем взволновало.

— Ты говорила мне о своем дипломе медсестры, — вспомнил он. — Это весьма похвально и полезно. Но если ты начнешь ухаживать за моими работниками, они тут же все притворятся больными, чтобы иметь удовольствие наслаждаться твоей заботой.

— Арман не нашел в этом ничего приятного, — заверила она деда, и его глаза недоверчиво сверкнули. — Но вы не поняли: рана, подобная этой, легко может загноиться…

— Я не думаю, что есть какая-нибудь опасность, — перебил он. — Воздух здесь пропитан морской солью — это всегда спасает. Не беспокойся об Армане, он не дурак и очень выносливый.

Джулия вздохнула. Арман был не только выносливый, но и стойкий во всех отношениях. Дед сидел, как обычно, в своем кресле с наброшенной на плечи шалью, и ей показалось, что он выглядит сегодня еще более немощным, чем тогда, когда она в первый раз его увидела. Видимо, Ги не долго будет ожидать своего наследства. Она вернется в Англию, а Арман отправится в Южную Америку. Девушка опять вздохнула. Она была в длинном белом шелковом платье свободного покроя, которое надела, чтобы угодить деду. Солнце Прованса уже покрыло ее шею и руки нежным загаром, а светлые волосы, подобные золотым нитям, обрамляли посвежевшее личико. Старик ласково смотрел на внучку.

— Ты сегодня какая-то задумчивая, chérie, — мягко сказал он. — Ты думаешь, как и я, о своем скором отъезде?

Она не ответила на вопрос, только взяла его изуродованную артритом руку и приложила к своей щеке. Джулия полюбила его больше, чем когда-либо могла себе представить. Дед продолжал смотреть на нее с нежной гордостью.

— À propos, — вновь заговорил он. — У меня к тебе важная просьба, и твое согласие может сделать старика счастливым.

Подняв глаза, Джулия испытующе взглянула ему в лицо, немного обеспокоенная.

— Вы были очень добры ко мне, — с благодарностью сказала она. — И если я смогу что-то сделать для вас в ответ, я буду только рада.

— Zut! Ты дала опрометчивое обещание, — хрипло рассмеялся Жиль Боссэ. — Сначала выслушай, что это за просьба. Жюльетта, я чувствую, что мои дни сочтены, но я не жалуюсь. Я прожил долгую жизнь, и в ней было много горя. Я потерял всех, кого любил, и глубоко раскаялся в том, как поступил с твоей матерью. Из-за своего глупого высокомерия я хотел выдать ее замуж за самого прекрасного и знатного человека на земле, а она выбрала…

Он внезапно замолчал, и Джулия закончила за него:

— Моего отца. Он хороший человек. Жаль, что вы до сих пор не знакомы с ним.

— Он украл мою дочь! — Старик вспыхнул, но затем тихо покачал своей белой головой. — Но я прощаю его за это. Как ты сказала, жаль, что мы никогда не встречались. Так много лет потрачено впустую, так много бесполезного высокомерия и гордыни… Я всегда буду благодарен ему за то, что он позволил тебе приехать сюда, чтобы скрасить мои последние дни, и я был бы еще более благодарен, если бы ты и он… — Жиль Боссэ остановился, чтобы откашляться, и Джулия поспешно протянула ему стакан воды.