Пока столующие были заняты столь важным по тогдашним понятиям делом, представлявшим для старика-воеводы и высшую усладу жизни, беседа за столом велась только урывками и касалась исключительно еды. Когда же после разных, преимущественно рыбных, блюд дошла, наконец, очередь и до "заедков" — фруктов и сластей, Прозоровский, взяв себе с серебряного подноса самую крупную грушу, с видом знатока стал разглядывать и самый поднос.

— А важная штука! — восхитился он. — Веницейское, я чай, изделье?

— Веницейское, точно, — подтвердил Разин. — Толк ты, знать, в таких вещах понимаешь. У самого, видно, есть такие ж?

Прозоровский глубоко вздохнул и пожал плечами.

— Подноса-то еще нету… Да и во всей Москве вряд ли подобный найдется.

— А коли так, то в уважение особливой приязни не откажи принять его от меня на добрую память. Как встанем из-за стола, так завернуть поднос князю-воеводе! — приказал Разин стоявшему позади его молодому казаку.

Такая отменная любезность со стороны хозяина требовала, естественно, и от гостя если не ответного подарка, то, по меньшей мере, приятных речей. А потому Прозоровский навел разговор вообще на небывалую щедрость Разина.

— Астраханцы мои, — говорил он, — просто души в тебе не чают. Сказывали мне даже — не знаю, правда ль — будто они к тебе и судиться приходят.

— Приходили многажды, индо надокучили! — отвечал с усмешкой Разин. — Да какие ведь иной раз челобитные у дурней, — смехота, да и только! Вчерась еще вот приходят ко мне с рыболовной ватаги, земно кланяются:

— А мы к тебе, батюшка Степан Тимофеич, насчет мошкары.

— Насчет какой такой, — говорю, — мошкары?

— Да насчет той самой, коей на воде у нас видимо-невидимо. Жены, детки наши плачут: нет им от нее покою, да и все тут. Закляни ты ее, злодейку, сделай уж такую божескую милость!

— А ты что же им на то? — спросил Прозоровский.

— Не закляну я вам ее, — говорю, — без мошкары у вас и рыбы-то не будет.

Рассмеялся воевода, рассмеялися и старшины казацкие, и прислужники. Безучастными остались только трое: сын и дочь Менеды-хана да еще Илюша. Внимание Илюши, впрочем, было отвлечено какой-то шумной возней за рубкой судна. Судя по долетавшим оттуда отрывочным возгласам и топоту ног, там происходила нешуточная борьба.

— Пусти, говорят тебе! — крикнул тут явственно звонкий юношеский голос.

"Да это никак Юрий?"

И Илюша сорвался с места, чтобы убедиться, так ли.

Но в это самое время из-за рубки вылетел уж сам Юрий, а за ним здоровяк-казак. Налетел Юрий на младшего брата так стремительно, что сшиб его с ног, да и сам не удержался уже на ногах. Чтобы с разбегу не спотыкнуться на упавших, догонявшему Юрия казаку ничего не оставалось, как перепрыгнуть через обоих.

Произошло все это так неожиданно и было так комично, что опять рассмешило всех сидевших за столом; даже сидевшая рядом с Разиным княжна Гурда-ферид в этот раз тихонько захихикала. Только сам Разин нахмурился и сердито покосился на свою молоденькую соседку. Но неприкрытые чадрою прелестные черно-бархатные глазки ее, обыкновенно такие грустные, искрились теперь детскою веселостью — и угрожающие морщины на лбу казацкого атамана разгладились.

— Поди-ка сюда, поди, — с притворною строгостью поманил он к себе пальцем прыгуна-казака. — Как же это ты выпустил молодчика из каморки?

— Виноват, батько… — пробормотал тот. — Вьется, вишь, что вьюн, да такая, поди, силища…

— И с юнцом-то не справился! Ай да казак! Пристыженный атаманом перед всеми старшинами и гостями казак не знал, куда и глядеть.