— Скажи-ка, милый человек, куда вас всех нелегкая несет? — отнесся Пыхач к трусившему рядом с ними человеку, по-видимому, из мещан.

— Знамо, куда, — был ответ, — на Владимирскую дорогу.

— Да там-то что за невидаль?

— А ты сам-то, сударь, отколь, с неба, что ли, свалился? Не слыхал, что славного разбойника Стеньку Разина на казнь сюда везут?

— Эге! Ну, Илюшенька, на ловца и зверь бежит. Пустят ли нас к нему в темницу, еще вилами по воде писано; а тут мы его, безбожника, хошь с другими добрыми христианами воочию узрим.

Илюша не возражал; видел он Разина в ореоле его кровавой славы — как-то переносит он теперь свой всенародный позор?

По мере их движения вперед толпа все более сгущалась. Наконец, на одном перекрестке перед ними оказалась живая стена зевак. Пришлось также остановиться.

— Да верно ли, батюшка, что его мимо здесь провезут? — спрашивала своего соседа дородная и белотелая женщина в ярко-пунцовом опашне и в унизанной жемчугом кике — по всему богатая купчиха.

Сосед ее, судя по ободранным локтям потертого кафтана и по вороху бумаг под мышкой, мелкий приказный, польщенный, видно, обращением к нему такой "барыни", отвечал ей с развязною учтивостью:

— Здесь, сударыня. У нас в приказе весь маршрут, сиречь путь его, доподлинно расписан.

— А как везут-то его — в клетке?

— Нет-с, на телеге, но не на простой, а на почетной: под виселицей.

— Царица небесная! Так, стало, он уже и повешен? Приказный снисходительно усмехнулся.

— Зачем-с. Пристрастный допрос ему и казнь еще впереди.

— Да виселица-то для чего?

— Для вящего, значит, устрашения. Телега с виселицей навстречу ему за ваставу выслана. Там с молодца казацкий чекмень приказано сорвать, а самого в рубище облечь и к виселице цепями приковать.

— Ах, ах! Да ведь он, сказывают, волшебник и ведовством своим всякие оковы с себя снять может.

— Как же! Мало ли что глупый народ болтает.

— Ты сам, знать, больно уж умудрен, — наставительно заметил молчавший до сих пор другой сосед, степенного вида старик, должно быть из старообрядцев. — На Дону его, слышь, сковали нарочито освященною цепью, а то и не удержать бы его, сына дьявола, вот что!

В это время донесся гул голосов, сквозь который явственно можно было расслышать:

— Везут его, везут!

Море людское кругом заколыхалось; но нашим трем всадникам с высоты седла было все видно поверх толпы, как на ладони.

Во главе поезда ехали два пожилых молодцеватых казака.

— Этот вон, сивоусый, с булавой, будет сам наказ-ный атаман войска донского, Корнило Яковлев, — объяснил с самодовольствием приказный, — а другой, помоложе — выборный от войска, Михайло Самаренин; ими же там, на Дону, он и схвачен…

Но окружающим было не до войскового атамана и ею товарища, не до следовавшего за ними отряда донцов. Взоры всех были жадно устремлены далее — на везомого в телеге атамана разбойников, наводившего в течение целого ряда лет ужас на пол-России. Собственно говоря, то не была даже телега, а платформа на четырех колесах. Над платформой возвышалась виселица, а под нею стоял преступник, прикованный к виселице цепями за шею, за руки и за ноги. Везли его три лошади гуськом; справа и слева шли по два стрельца с бердышами на плече; а сзади плелся какой-то человек, коротко прицепленный к платформе за шею.

— Этот вот — брат Стеньки, Фролка Разин, — кивнул на него приказный.

— Ровно теленка ведь на бойню волокут! — отозвался Тереха.