— Илюша! Ты ли это, мой добрый сын, мой послушный, приветный!

Илюша порывисто осыпал обе руки его поцелуями, а старик притянул мальчика к себе и припал губами к его лбу.

— Благодарю тебя, Господи! Одного-то хоть пропавшего вернул мне опять…

— Этот птенчик хоть и отлетел на время, да не пропадал: душою он всегда был при отце, — заметил тут Пыхач. — Оставался другой, добрый сын и при новозаветном отце. "Сын мой, — говорил ему отец, — ты всегда со мною, и все мое — твое; радуюсь же я тому, что брат твой был мертв и ожил, пропадал и нашелся".

— Но мой пропавший уже не найдется, не найдется!.. — прошептал боярин, и по его впалым щекам потекли слезы.

— Не скорби, брате: и твой пропавший слетыш найдется…

— Он уже нашелся! — подхватил тут Илюша и громко крикнул: — Юрий, Юрий!

А тот, полуотворив дверь, ожидал только этого зова.

И свершилось ожидаемое чудо: неудержимая радость при виде потерянного сына вдохнула в расслабленного старца утраченную жизненную силу. В нервном порыве он приподнялся с постели и широко раскрыл объятья. А Юрий, прижавшись лицом к его груди и захлебываясь слезами, твердил одно только слово:

— Прости… прости…

— Бог тебя простит! — отвечал растроганный отец и, приподняв за подбородок голову сына, с небывалою нежностью заглянул ему в лицо: — Да дай же поглядеть на себя… Сокол ты мой ясный!

— Дело сладилось; не мнил я, признаться, что все сойдет так гладко, — вполголоса заметил Богдан Карлыч Пыхачу.

— Как по маслу! — отвечал тот, потирая от удовольствия руки. — От сего дня я готов опять колесом ходить. А теперича первым делом спроворить бы нам "упитанного тельца". Постись духом, а не брюхом.

Как с его господином, и с ним совершилось вдруг полное превращение. Ликование его, однако, было преждевременно. Оживленные радостью черты Ильи Юрьевича вдруг омрачились.

— Постой-ка, сынок, — строго промолвил он. — Что сталось, скажи, с тем злодеем Осипом Шмелем?

Юрий изменился весь в лице и отвел в сторону глаза.

— С Осипом Шмелем?.. — повторил он и запнулся.

— Да, что с ним?

— Ничего… Он все еще там…

— Где там? На Волге?

— На Волге.

— И гуляет все еще на свободе?

— Да… Он — сотник ведь в шайке Стеньки Разина…

— И у тебя духу хватило оставить его на свободе?

— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! — всплеснул руками Пыхач. — Ангел Хранитель уберег тебе пропавшего сына…

— А ты, дурак, молчи, когда я говорю! — оборвал его боярин. — По сей день я из-за того Шмеля не оправился еще перед моим царем…

— Кто Богу не грешен, царю не виноват? — не унимался непрошеный советчик. — Сам Сын Божий рече: "Радость бывает на небеси о едином грешнике кающемся, нежели об девятидесяти девяти праведных, не требующих покаяния". Ты же, Илья Юрьич, одной ногой уже в могиле стоишь…

— Так ему бы меня в нее теперь и совсем уложить?!

— Нет, батюшка, — заговорил тут Юрий, и голос его дрожал от горечи обиды. — Заведомо я тебя печалить уже не буду. Ты гонишь меня назад на Волгу за Шмелем?

— Да, да, гоню! — в каком-то исступлении дикого самовластья и упрямства заревел в ответ ему отец. — Пока он на свободе, ты и на глаза мне не показывайся!

— Твоя воля, батюшка… Не покажусь…

Бедный юноша хотел еще что-то прибавить, но голос у него от накипавших слез осекся.